– Это не только умно, но и предусмотрительно, – ответила девушка, пудря носик. – Может, выйдем, пройдемся по платформе?
– Почему ж не пройтись, – сказал Ванечка, – хотя я и не очень понимаю, зачем ходить, если можно сидеть. Между прочим, лично я скоро лягу, потому что я также не понимаю: зачем сидеть, если можно лежать.
И девушка, услышав это, смеялась так, что просыпала пудру. И смеясь, она говорила:
– Ой, да вы уморите меня своий остроумием!
Я просто в жизни не встречала такого остроумного и находчивого молодого человека!
– Остроумного?.. – сказал Ванечка. – Находчивого?.. Вы удивительная девушка, – сказал он, – я готов гулять с вами по платформе хоть до конца жизни!
Не доезжая станции Березовка, он починил застежку-молнию на сумочке своей соседки. Не доезжая станции Васильевка, он прочитал четвертый том собрания сочинений Чарлза Дарвина, купленный на станции Антоновка. А не доезжая станции Сосновка, он уже рассуждал с соседями по вагону о происхождении видов, и все удивлялись тонкости его умозаключений.
Через полтора месяца он вошел в нашу комнату в кепке, в начищенных ботинках, с книгами под мышкой и под руку вел молодую жену.
Раньше чем мы успели что-нибудь сказать, он уже объявил, что пришел за своими вещами, что перевелся на другую работу, что получил комнату в новом доме, что спешит на лекцию о браке и семье.
– Вернулся! – закричал умный Миша и бросился к нему. – Наконец-то вернулся наш милый, наш глупый Ванечка!
Но Ванечка, услышав это, положил книги на тумбочку, отпустил руку жены и, приблизившись к умному Мише, сказал так:
– Ну вот, теперь мы разберемся, кто тут умный, а кто глупый!
Разбирались они недолго.
И с тех пор никто не называл нашего Ванечку глупым Ванечкой.
СТАРЫЙ ЮНОША
Когда-то профессор Мойкин тоже был молодым, как это ни странно.
Когда-то ему тоже было восемнадцать лет.
У него тогда еще не было морщин, ревматизма и одышки. У него были румяные щеки, спелые губы и звонкий смех. И сколько он ни смачивал свою макушку водой или одеколоном, волосы всегда там торчали забавным русым хохолком.
В то время его еще называли Федей Мойкиным, но уже тогда оп был очень рассудительным.
Вот в этом-то все и дело.
Он всегда был рассудительным, с самого юного возраста, так что один раз ему даже поручили сделать доклад на тему: "Рассудок и его значение для молодого человека нашего времени". И все мы после этого доклада стали такими рассудительными, что когда нам хотелось мороженого, то мы сдерживали в себе это безрассудное желание и покупали витамин "С" или рыбий жир. А когда нам хотелось заговорить с какими-нибудь незнакомыми девушками, то мы сдерживали в себе и это безрассудное желание и заговаривали только с ужо знакомыми девушками.
Но пашей рассудительности хватало всего на несколько дней, а сотом мы снова предавались безрассудным юношеским порывам: покупали мороженое и знакомились с незнакомыми девушками.
И Федя Мойкин вместе с нами: потому что, несмотря на всю его рассудительность, молодость брала свое.
Но у Феди Мойкипа была учительница. Она была старая и строгая. Никогда в жизпи у нее не было ни мужа, ни друга, ни брата, ни сына, ни дочери, ни внука, ни дяди, ни тети, а были у нее только ученики.
И Федя Мойкин был ее любимым учеником.
– Ты, мой друг Мойкин, обладаешь выдающейся рассудительностью, – говорила она. – Ты, мои друг Мойкин, обязательно должен стать профессором, – говорила она. – Но для этого надо жить не так, как живут шалопаи и ветреники, а нужно учиться с утра до вечера, ничем не отвлекаясь и не теряя ни одной минуты на праздные забавы.
А Феде Мойкину очень хотелось стать профессором. Он решил последовать ее совету и учиться с утра до вечера, ничем не отвлекаясь и не теряя ни одной минуты на праздные забавы.
И он, конечно, выполнил бы это разумное намерение, если бы ему ничто не мешало.
Но ему мешала его молодость. Она очень ему мешала.
Только он усаживался с книгой у окна, как видел, что ребята бегут на речку купаться, что на плечах у них вместо рубашек – полотенца, а в руках вместо полотенец – рубашки, и по пути они скачут друг через друга с криком и гиканьем. И бедняга не выдерживал, он перемахивал через подоконник и, на бегу снимая рубашку, прыгал через голые спины друзей, подставляя и им свою голую сппну.
Вернувшись с купанья, он снова усаживался у окна и, стиснув руками мокрые уши, говорил себе, что теперь-то уж ничто не отвлечет его от книг и уроков, потому что он отлично понимает, как много книг ему нужно прочитать и как много знаний необходимо приобрести, чтобы стать профессором.
Но, размышляя так, он слышал за окном пронзительный свист и видел над футбольной площадкой тучу пыли. Сквозь пыль можно было разглядеть только рыжего веснушчатого вратаря, который, широко расставив согнутые ноги и упершись руками в грязные копенки, так приплясывал от нетерпения и азарта, что подсохший хохолок на макушке Феди Мойкипа внезапно вскакивал и рассудительный юноша, высунувшись из окна, кричал:
– Шляпы! Сапожники! Разве так пасуют? Вот как пасуют!.. – И ои прыгал в окно, бросаясь навстречу мячу со всем пылом своих восемнадцати лет.
Мокрый и горячий, он возвращался в комнату и говорил себе так:
– Да будешь ли ты наконец заниматься, мой друг Мойкин? При этаком темпераменте ты, мой друг Мойкин, пожалуй, никогда не станешь профессором!
Он закрывал окно и снова садился йа книги и уроки. Но, усевшись, он слышал, как кто-то постукивает по стеклу тоненькими пальчиками, и видел прижавшуюся к стеклу нашлепочку носа, раскосые хитрые глазки и веселые губки школьницы Валечки, которые ему ужасно хотелось чмокпуть, хотя бы через оконное стекло.
И он отбрасывал книгу, распахивал форточку и кричал, что он сейчас, что только заложит страницу, что только повяжет галстук, что до начала сеанса еще десять минут…
А утром учительница ему говорила:
– Не понимаю я тебя, мой друг Мойкин! Что тебе мешает с утра до вечера, ничем не отвлекаясь, читать и учиться?
Он переминался с ноги на ногу, приглаживал свой забавный хохолок и отвечал так:
– Ну, как вы не понимаете! Разве можно сосредоточиться на книге, когда хочется бежать с мальчишками купаться, играть в футбол, целоваться с девчонками? Тут даже сам Иммануил Кант не усидел бы на месте.
– Странно, – говорила она, – очень странно, что тебе этого хочется. Этого я просто понять не могу. Почему мне вовсе не хочется ни купаться с мальчишками, ни играть в футбол, ни целоваться с девчонками?
– Может быть, потому, что я молодой? – говорил он.
– Вполне возможно, – отвечала она, – вполне вероятно, мой друг Мойкин, что именно в этом все дело. Но поскольку ты юноша рассудительный, то должен и сам понимать, что когда ты прочитаешь все нужные книги, приобретешь все необходимые знания и станешь профессором, тогда, пожалуйста, бегай, купайся, целуйся с девчонками – я тебе и слова не скажу. А до той поры ты не должен терять ни одной минуты, и надо принять какие-то меры, чтобы молодость тебя не отвлекала от чтения и занятий.
– Но какие я могу принять меры? – говорил Федя Мойкин. – Куда же мне девать свою молодость? Ведь под кровать ее нс засунешь?
– Зачем под кровать! – отвечала она. – Под кровать не годится, под кроватью ее мыши могут погрызть, а молодость у человека бывает только одна, и ее надобно беречь. А сберечь ее, мой друг Мойкин, можно хотя бы в ломбарде. Заверил ты свою молодость в газету, перевяжи веревочкой, снеси в ломбард и сдай ее там на хранение, как сдают на лето шубы. Там посыплют твою молодость нафталином, прикрепят к ней ярлычок, выпишут тебе квитанцию, а когда ты прочитаешь все нужные книги, приобретешь все необходимые знания и станешь профессором, тогда предъявишь квитанцию и получишь свою молотость обратно в целости и сохранности.
И рассудительный Федя Мойкин так и сделал.
Он завернул свою молодость в газету, перевязал ее крест-някрест веревочкой и отнес в ломбард.
– Вот, – сказал он приемщику, – сохраните, пожалуйста, на несколько лет. Тут все: вот мои безрассудные юношеские порьтоы, вот мое стремление к празтчтьтм забавам, вот мое желание псловаться с девчонками, а тут мой хохолок, которт-тй всегда торчит торчком, сколько я его ни приглаживаю.
Приемщик все это проверил, пересыпал нафталином, выписал квитанцию, и Федя Мойкин ушел весьма довольный, что теперь уж ничто не будет отвлекать его от книг и уроков.
И действительно, как только он вернулся домой, так сразу почувствовал, что у него не осталось никаких безрассудных юношеских порывов, что ему не хочется ни предаваться праздным забавам, ни целоваться с девчонками, а хочется только сндеть за книгами с самого утра и до позднего вечера.
И, удивляя всех своим прилежанием, он просидел за книгами много лет, с утра до вечера, зимой и летом, в будни и воскресенья, и когда были прочитаны все нужные книги и приобретены все необходимые знания, он стал наконец профессором.