Я просто скучаю по ней.
Наконец въезжаю на знакомую улицу.
Вбегаю в общагу, поднимаюсь на второй этаж и стучу в ее дверь. Открывает соседка.
— Где Ева? — быстро вхожу внутрь.
— Ее здесь нет. Она уехала.
— Когда она вернется? — хмурюсь, — мы же договорились встретиться.
— Она не вернется.
Скольжу глазами по комнате. Ее тумбочка пуста. Ее книги исчезли. Белье на кровати аккуратно сложено. Но это еще ничего не значит!
— Ты все врешь! Вон ее лавандовое платье. Она была в нем у ручья! — указываю на смятый ситец, сиротливо висящий на гвозде на пустой белой стене.
— Она сказала, — соседка задерживает на миг дыхание и хмуриться, разглядывая меня с сочувствием. — она оставит его здесь.
— Где она? — с трудом заставляю себя не кричать. Соседка не виновата. Начинаю дышать чаще, так как воздуха становится все меньше. Неприятное предчувствие плохого сдавливает грудь.
— Она уехала полчаса назад на вокзал.
— Зачем? — пальцы начинают отстукивать дрожь. Я ведь опоздал всего на час. Она планировала уйти, не дав мне шанса переубедить ее?
— Ее поезд в Москву через... — она смотрит на экран телефона, — через час.
— Какой перрон? — кричу. Она только стоит и хлопает глазами. — Перрон! Бл**дь! Какой перрон?
31
Черт! Впереди такая пробка. Может быть бросить машину и побежать?
Мне нужно успеть. Догнать, объяснить. Показать, что я смогу. Что? Все! Все, что потребуется! Это, наверное, из-за ее отца...
Если бы я был на байке, я бы успел в общагу. И никуда бы ее не отпустил. Да, мне нужен байк. Паша ведь давно предлагал. Почему я его не слушал? Мне нужен самый юркий и резвый, чтобы обойти на нем любую пробку.
Выворачиваю руль вправо и заезжаю на тротуар, объезжая машины в пробке. По хер.
Влетаю в здание вокзала, бросив машину прямо под знаком «парковка запрещена». По хер.
Пробираясь сквозь толпу, шарю глазами по перрону в поисках. Ищу ее сирень или лаванду, пока не нахожу в толпе знакомую фигуру в летнем платье.
Мне не составляет это труда. Ее нежность контрастирует с резкими, грубоватыми и небрежно-усталыми силуэтами незнакомцев.
Но в желтом?
— Ева! — подбегаю в растрепанных чувствах. — Ты уезжаешь?
— Роман... ты опоздал, — в ее глазах нет удивления. Только печаль. — Извини. Я... не могла больше ждать. Я говорила тебе, у отца неприятности. Его могут посадить.
— Мне жаль это слышать. Но ты ведь уезжаешь не навсегда?
— Навсегда, — ее шепот еле слышен.
— Но почему? При чем здесь ты? Как же мы?
— Один его знакомый предложил нашей семье выход из этой ситуации. С отца снимут все обвинения. Дело закроют. Я должна ехать... — она виновато опускает глаза, а я даже думать боюсь о том, что она подразумевает под этим.
— Ева...
— Я выйду за него замуж, я должна, — ее слова разрезают душный воздух и меня.
Вокзальный гул толпы, смешанный с протяжными гудками и стуком колес замолкает, уплывает, заглушаемый ударами моего сердца. Все вокруг исчезает.
Ее печальные глаза и руки, нервно теребящие ручку чемодана, — все, что сейчас существует.
— Поезд на Москву отправляется со второго перрона. Провожающих просьба покинуть вагоны, — раздается металлический бездушный голос из громкоговорителя над нами, рождая боль в груди.
— Не надо, прошу. Останься, — цепляюсь за ее руки снова и снова, когда она вырывает их, отстраняясь от моих губ. — Я все решу! Я попрошу отца! Его адвокат самый лучший в городе. Он поможет.
— Он не сможет. В этой истории задействованы слишком крупные игроки. Это не уровень нашего города. Растра госимущества — это не просто какие-то финансовые махинации.
— Ты же знаешь, что он виноват. Пусть отвечает за свои поступки сам!
— Он мой отец!
— Твоя жертва — это неправильно.
— А как бы ты поступил, если бы в твоих силах было уберечь своего отца от тюрьмы, а мать от больницы?
— Это несправедливо, ставить меня в такую ситуацию. Мои родители — это другое.
— А жизнь вообще справедлива?
— Твой отец виноват. Он должен сам отвечать за это, Ева! Не ты! И уж прости, но ты не можешь влиять на здоровье матери. Тебе это неподвластно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Инфаркт от плохих новостей очень даже реален. И это уже случилось с моей мамой. Повторный инфаркт всегда сильнее первого и может быть фатальным. Это медицинский факт. Рома, ты ведь должен понимать меня, как никто другой. Мои родители — это все, что у меня есть.
— А как же я?
— Я... я никогда не забуду наши свидания. Они были прекрасны.
— Это было больше, чем просто несколько свиданий, Ева. Не нужно лгать. Ты это тоже почувствовала!
— Я дала слово. Я должна его сдержать, — в ее глазах стоят слезы. Когда одна скатывается по щеке, ловлю одну пальцем и притягиваю Еву ближе к себе. Единственное, что между нами сейчас, — это чемодан. Если бы все остальное было так же просто отодвинуть в сторону, как его.
— Нам суждено быть вместе.
— Я хочу в это верить, хочу, — шепчет она со слезами, и рыдание, которое вырывается из нее, звучит так, будто кто-то вырывает ее сердце из груди. — Мы слишком поздно встретились.
— Еще не поздно.
— Если бы я могла, я бы сделала все по-другому.
— Почему ты не сказала мне?
— Я пыталась... я просто не смогла, — слезы бегут и бегут по ее щекам. Когда что-то мокрое и соленое щекочет мои губы, я понимаю, что по моим тоже.
— Не поступай так с нами!
— Прощай, Рома.
— Нет. Я люблю тебя!
32
Ее глаза расширяются от удивления. Как она могла этого не знать?
Не представляю, что еще сказать? Какие аргументы найти?
Мы просто стоим и молчим, толкаемые в плечи, качаясь на волнах толпы.
Звуки гитары привлекают мое внимание, когда сидящий прямо на бетонном полу, прислонившись к колонне с табло отправлений, бородатый паренек начинает тихонько напевать:
«А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются.
И так всё ясно, слов не говори...»
— Отпусти меня, — она выкручивает свою руку из моей. Я не заметил, что схватил ее слишком сильно. — Пусти, — она умоляет, и я сомневаюсь, что она понимает, какую боль причиняет мне этими словами.
— Прошу, подумай, что ты делаешь!
— У меня нет выбора, — ее последнее прости лишает меня воздуха, когда она отступает.
— Пожалуйста, — мой голос срывается на шепот. Горло дерет. Я словно в огне. Смотрю на исчезающую в вагоне фигуру.
Секунду. Две.Три.
Нет! Я не согласен.
Делаю шаг к подножке вагона в порыве догнать ее и умолять снова и снова. И плевать, что поезд отправляется. Поеду с ней в Москву, если надо.
Но мой телефон разрывает знакомая рок мелодия. Отец.
— Да. Пап. Чего ты хотел? - сиплю в трубку, вытирая рукавом влажный нос.
— Ты нужен мне. Сейчас!
— Я занят прямо сейчас.
— Я сказал, живо сюда, — рявкает он. Похоже он серьезно на взводе. — Или тебе все равно, что твою сестру похитил этот ублюдок? Неужели ты не хочешь преподать ему урок? Я не так тебя воспитывал, Роман.
— Сейчас буду, — тщетно вглядываюсь в окна поезда, увозящего счастье.
Она ушла.
Все, что мне осталось, лишь воспоминания.
Время... Если бы у меня было больше времени.
Я бы успел.
Я бы поговорил с ней.
Я бы все исправил.
Не знаю, как я выхожу из здания вокзала. Рассеянно оглядываюсь по сторонам. Похоже, мою машину эвакуировали. Это и к лучшему. Я бы все равно не смог сейчас сесть за руль. Беру такси и, с трудом произнеся адрес, откидываюсь на спинку сиденья.
Боль такая сильная, что я не могу дышать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
По крайней мере, мне будет куда ее выпустить, говорю себе, когда такси останавливается у офиса «Беркутов», где меня уже ожидают дядя Рустам, отец и мужик, похитивший сестру.
Отец хочет преподать ему пару уроков, но я знаю, что он будет бить вполсилы. Он справедлив, но не жесток. Если Марк думает, что ему надо остерегаться его ударов, что ж, его ждет большой сюрприз.