что, похоже, Помпею Плотину, его устроительницу, мало заботило.
Новобрачная была совсем ещё юна: в год свадьбы (100 год) ей только-только исполнилось пятнадцать лет. Адриан был на десять лет старше и в невесту свою вовсе не был влюблён, а лишь покорялся настояниям Плотины. Любопытно, что отсутствие любви к юной жене вовсе не помешало Адриану проникнуться симпатией к её матери. Известно, что Адриан с большим уважением относился к своей тёще[102].
В национальном музее Рима есть скульптурный портрет Вибии Сабины. Создан он был тогда, когда супруга Адриана уже достигла средних лет. На нём изображена женщина с правильным, не лишённым красоты лицом, со строгим, холодным, расчётливым взглядом из-под полуопущенных век. Известно, что она сначала носила высокую причёску в стиле Плотины, а затем постепенно перешла к простой причёске на пробор, которая больше соответствовала классическим идеалам Адриана[103]. Скульптор изобразил её именно с такой причёской.
Возможно, женитьба поспособствовала новому этапу карьеры нашего героя. Правда, есть мнение, что, войдя в семью Траяна уже как муж Сабины, Адриан столкнулся не с самым лучшим к себе отношением, ибо «чопорная староримская родня, окружавшая императора, была чужой для эллинизированного нового члена этой семьи»[104]. Но ему удалось завоевать и сохранить самое доброе расположение своего бывшего опекуна Ацилия Аттиана и самого близкого друга Траяна — Луция Лициния Суры. Последний, как мы помним, помог Адриану преодолеть недовольство Траяна, происками Сервиана вызванные. Близким другом Адриана стал Марций Турбон, с которым он познакомился на военной службе.
В следующем после женитьбы году (101-м) Адриан занял должность квестора. Это был уже важный этап политической карьеры. Квестура — одна из восходящих к раннереспубликанскому времени римских магистратур. Изначально квесторы были просто помощниками консулов без строго обозначенных обязанностей. Постепенно к квесторам перешли две главные компетенции: уголовная юрисдикция, а также заведование государственной казной и государственным архивом. Уголовный суд со временем перешёл к народным собраниям, а квесторы сосредоточились на делах финансовых, отвечая за хранение казённой наличности и ведение приходо-расходных книг. Перед квесторами как хранителями государственного архива совершалась присяга вновь избранных магистратов на верность законам.
Изначально квесторов было двое, но в 421 году до Р. Х. их стало четверо — право быть квесторами получили плебеи. В дальнейшем число их только росло и при Гае Юлии Цезаре достигло сорока человек. Одни квесторы оставались в Риме, заведуя казной и архивом. Они именовались quaestores urbani или aerarii. Другие откомандировывались в войска для ведения финансовых дел, третьи направлялись в провинции для осуществления финансового контроля. Наш герой, надо полагать, службу свою квесторскую нёс в самом Риме.
Обретение этой должности было для Адриана немалым достижением. Согласно действующему закону, восходящему ещё к 180 году до Р. Х., кандидат в квесторы должен был предварительно отбыть десять лет воинской повинности. Поскольку Адриан рано начал своё служение Марсу и Беллоне, то к 101 году на воинской службе он пребывал около десяти лет, побывав последовательно в рядах II Вспомогательного, V Македонского и ХХII легиона Фортуны Первородной. Теперь недавний трибун-латиклавий вошёл в политическую элиту Империи.
Началась, однако, его служба с обиднейшего конфуза. «Оглашая в это время в сенате обращение императора, он вызвал смех своим неправильным выговором»[105]. Беда была в том, что интеллектуальные беседы Адриан, разумеется, вёл на «божественной эллинской речи». В военной же среде, дабы быть своим человеком, он должен был говорить с товарищами по оружию не на чеканной латыни речей Цицерона, «Записок Цезаря» и виршей Вергилия. Общаться надо было на латыни солдатской. Получается, Адриан настолько к ней привык, что обратился с армейским выговором к «отцам, внесённым в списки», — сенаторам римского народа. Таковые весьма озадачились столь непривычным обращением, затем развеселились, чем совсем уже расстроили молодого квестора.
Адриан из своего нежданного конфуза немедленно сделал самый правильный вывод: «Тогда он принялся за изучение латинского языка и дошёл до высшего совершенства и красноречия»[106]. Надо сказать, что наш герой во всех отношениях был человеком незаурядным. За что бы он ни брался — во всём он был успешен. Во время учёбы за считаные годы достиг подлинных высот в образовании. Надо было освоить военное дело — освоил образцово. Потому-то, наверное, в быту ему также были свойственны крайности. Уж если кутить, так денег не считая и в долги влезая. То же и в любовных похождениях. Адриан с юных лет стремился быть максимально успешным во всех занятиях, каковым себя посвящал. И ни в чём он не был посредственностью.
Завершив свои обязанности по квестуре, вне всякого сомнения, достойно, Адриан ведал хранением сенатских протоколов, тогда же Траян поручил ему и составление своих речей, к сенату обращённых. Здесь уже латынь Публия Элия Адриана наверняка была образцовой, да и речь свою он замечательно выправил.
Но не всё время своей квестуры Адриан провёл в Риме. Он был удостоен чести сопровождать императора Траяна в его первом походе на Дакию.
Глава IV. В свите Траяна. Квестор, трибун, легат
Приход Траяна к власти означал для Римской империи не просто правление нового императора, но самый решительный поворот, не только и не столько во внутренней, как во внешней политике. Да, Траян дал торжественное обещание не казнить и не лишать гражданства ни одного благородного человека. Да, все дела по Crimen laesae majestatus — Закону об оскорблении величия — были прекращены, что означало полный отказ от политических репрессий. Да, сама императорская власть как бы вернулась под сень закона, став его воплощением, а не силой, над ней стоящей, о чём восторженно пишет Плиний Младший в своём «Панегирике» императору Траяну: «То, что я слышу сейчас впервые, о чём теперь только узнаю, — это то, что не принцепс выше законов, а закон выше принцепса»[107].
На деле, однако, Траян вовсе не собирался в чём-либо поступаться теми прерогативами высшей власти, каковые так добросовестно утвердили Флавии. Он не стал раздражать сенат и народ Рима преждевременной формулой Dominus et Deus, он честно соблюл все клятвы, данные сенату, обошёлся без репрессий, даже избавил Рим от доносчиков. Но его почтительное отношение к сенату совершенно не прибавило «отцам отечества» даже толики былой власти. По её объёму Траян не уступал предшественникам. Просто использовал он власть эту благоразумно. Он искренне хотел быть таким правителем, о каком народ только мечтает, и всё делал для того, чтобы воплотить своё стремление в реальность на благо империи. Вот потому-то, хотя звание optimus princeps — «наилучший принцепс» — присваивали себе многие императоры, но только за Траяном оно действительно в истории утвердилось. Римляне, так его именуя,