акулу — белая шерсть покрыта розовой пеной, она вот-вот откусит вору руку, если тот не прекратит сопротивление.
Пират выкрикивает испанские ругательства, бьет собаку свободной рукой, потом наклоняется, хватает нож, замахивается на Сюзи… Гэвин не выдерживает и тоже вступает в бой — всем своим весом наваливается на пирата, заламывает руку с ножом назад, отбрасывает нож в сторону. Теперь на одного бадджона их уже двое — бешеный пес и не менее бешеный толстяк.
В Гэвине просыпается жажда крови, он готов убить мерзкого пирата, и все же дает Сюзи команду разжать челюсти. Она подчиняется, садится, тяжело дыша, не спуская глаз со своей жертвы, готовая в любой момент броситься снова. Рука бадджона сильно порвана — Гэвин отпускает его, и пират, морщась от боли, отступает, зажимая рану рукой.
— Черт возьми, сучонок, ты уберешься с моей яхты или нет?! — рычит Гэвин.
Но пират, похоже, не понимает по-английски, он не двигается с места, устремляя на Гэвина злобный взгляд единственного глаза. Почему он смотрит на него как на идиота, причем идиота неопасного?
Да что же это происходит, господи! Гэвин пытается сообразить, как лучше поступить: противник вдвое моложе его, вдвое сильнее. Размахнувшись, он изо всей силы бьет мужчину в лицо — шмяк! — и как будто попал рукой по стене: костяшки ноют от удара. Но пират и с места не сдвинулся, даже не закрывается, стоит и моргает, как ошеломленный. Он же абориген, они все отлиты из нефти и рома, чтобы сбить такого с ног, требуется немало силы.
Лицо бадджона искривляется в гримасе ненависти, и Гэвин бьет снова. Хрясь! Этим ударом он рассекает верхнюю губу пирата, и только тогда тот признает свое поражение.
— Coño de tu madre! — с ненавистью хрипит он, со звериной грацией перепрыгивает через поручни и падает в свою пирогу.
Сюзи рычит, лает, а Гэвин сверху следит, как бадджон возится с зажиганием, в конце концов одной рукой заводит мотор и уносится в сторону следующего залива. По его виду совершенно ясно, что ему нисколько не страшно и не стыдно — он один из тех гребаных пиратов, о которых ходит столько страшных историй.
Оушен все это время терпеливо сидела в шлюпке — все слышала, хотя и не видела сражения. Потирая кулак, Гэвин наклоняется к дочке и замирает, натолкнувшись на ее взгляд — растерянный, непонимающий взгляд обиженного ребенка.
Он обнимает девочку, вдыхает запах ее волос, шепчет на ухо:
— Ничего, русалочка, ничего… Просто этот человек случайно забрел не на ту яхту.
Глава 5
И РЫБЫ УМЕЮТ ЛЕТАТЬ
Море спокойное, но в голове у Гэвина мысли гудят и роятся, как пчелы, их не удержать. Все время приходит на ум тот поющий коммунист, сеньор Чавес. Диктатор Чавес занимает его мысли с самого утра. И все эти люди в телевизоре, их дома, погребенные в бурой холодной трясине. По всей Венесуэле идут дожди. А как Чавес успокаивал жителей — так отец мог бы успокаивать своих детишек… Образ отца-руководителя страны вообще популярен в Карибском регионе. Так он хороший человек или нет, этот Уго Чавес? На вид не определишь, как не определишь характер Сонни из «Чудо-тура».
Чавес родился в бедной семье, сам себя образовал, выучился на идеях ультралевой революционной политики, ненавидит Джорджа Буша-младшего. Чавес открыто выступает против республиканской Америки, обличает все, что связано с капитализмом. Кстати, он сумел организовать в Венесуэле систему рабочих кооперативов, сделал медицину бесплатной для всех. Однажды, когда корреспондент сунул Чавесу в лицо микрофон, тот спросил, на кого он работает. «На “Фокс-ньюз”», — ответил корреспондент. «А, на этих идиотов из “Фокс”!» — рассмеялся ему в лицо Чавес. В то время и Гэвину это показалось смешным. Чавес мог переговорить кого угодно — даже знаменитого Стивена Сакура, ведущего жесткой программы «ХАРДток» на Би-би-си — в основном потому, что прекрасно знал политическую историю как Северной, так и Южной Америки.
Вот сейчас в Венесуэле тридцать один человек погибли, и Чавес примчался утешать их родственников, друзей… А когда год назад в Тринидаде наводнение разрушило его дом, вместе с ним пострадали тысячи других, но об этом не передавали в новостях на Би-би-си — Северу глубоко плевать на страдания жителей Юга. А вот Чавесу не наплевать — он всю жизнь положил, чтобы поднять благосостояние граждан Венесуэлы, но при этом не терпит оппозиции, заставляет умолкнуть критические голоса. Ну и за кого болеть, кем восхищаться? Кто прав, а кто нет? Кто хороший, кто плохой — никогда не поймешь, да и важно ли это?
Рука пульсирует от боли — костяшки распухли, стали багрово-синими, все в кровоточащих ссадинах. Гэвин замотал руку бинтом, надел сверху перчатку. Не стоит Оушен на это смотреть — да и отмывать от крови собаку на ее глазах не стоило, а что поделаешь? Впрочем, девочка не задала ни одного вопроса, только прижала к себе пушистого синего Гровера, завернулась в спальник и сразу же заснула.
Стемнело, и он снова заволновался — а вдруг на борт пожалует еще один незваный гость? Наверное, стоит сняться с якоря прямо сейчас… К горлу подступает паника, как тогда, в Тринидаде. Ха, а классно он взял да и ушел от всех — как просто оказалось исчезнуть, раствориться в пространстве океана. Исчезнуть… Но ведь она исчезла первой, его жена. Да, он знает, побег — проявление трусости и эгоизма, но иногда, чтобы выжить, приходится на время спрятаться.
* * *
Ночь на вахте. На ужин — пригоршня турецкого гороха в карамели, несколько чашек черного кофе, чтобы не дать себе заснуть. Но глаза все равно слипаются, огромное море давит на них мягкой черной массой. Как приятно было бы заснуть на пуховой перине песчаного дна, окунуться в любовные объятия. «Прыгай же, милый мой! — шепчет волна. — И ты наконец-то обретешь покой. Прыгай, освободись от земной оболочки, возляг со мной». Как он любил море в юности, любил как первую женщину. Из-за него он так долго и не женился. Зачем нужна женская любовь, когда у него есть эта бескрайняя сине-зеленая даль?
И море любило его, далеко не отпускало, предлагая все, чего душа пожелает, — приключения, сюрпризы, подарки. Его тело и сейчас покрыто множеством мелких шрамов — сувениры любовных утех юности. Вот здесь сиреневая физалия обвилась ядовитым щупальцем вокруг ноги, а этот шрам подарила королевская макрель, проткнув руку острым плавником. На груди — целая россыпь рубцов от поцелуя огненного коралла, а кривой большой палец