принять. Созрело ли оно больше, чем мое? – гадал я. Она строила на него планы – это было ясно как день, мне же была нужна с ним всего одна ночь, одна лишь ночь (а может, даже час!) – только бы понять, хочу ли я провести с ним еще одну ночь после. Тогда я еще не понял, что «проверка» собственных желаний – на самом деле лишь уловка в попытке получить желаемое, при этом не признавая всю глубину своей нужды.
Я испытывал ужас при одной мысли о том, насколько он, должно быть, опытен. Если он так легко и быстро завязывает знакомства здесь, то остается только гадать, как он ведет себя дома. Дай ему полную свободу в каком-нибудь студенческом городке, вроде Колумбии[30], где он преподает… Страшно представить.
История с Кьярой произошла так стремительно, что не поддавалась логическому объяснению. Оливер любил выходить с ней в море на прогулку – gita – на нашей двухместной лодке; он греб, а Кьяра загорала, откинувшись на бортик, и, когда они заплывали достаточно далеко от берега, всегда снимала верхнюю часть купальника.
Я наблюдал за ними. Сгорал от страха потерять его. И ее тоже. Однако при мысли о том, что они вместе, не испытывал смятения. Напротив – я ощущал возбуждение, при этом не зная точно, было ли тому причиной ее обнаженное тело в солнечных лучах, его тело рядом или они оба.
Стоя у садовой балюстрады с видом на скалы и напрягая зрение, я всегда находил их глазами: они лежали на солнце и чаще всего обнимались; она то и дело закидывала на него ногу, а он минутой позже за ней повторял. Они не раздевались. Поначалу это меня успокаивало, но однажды ночью я увидел, как они танцуют, и чутье подсказало мне, что двигаются они как люди, зашедшие дальше объятий и поцелуев.
Вообще-то мне нравилось смотреть, как они танцуют. Наверное, увидев, что Оливер танцует так с кем-то другим, я осознал, что он уже занят и нет больше смысла надеяться. Оно и к лучшему. Поможет моему выздоровлению. Вероятно, даже сами эти мысли – уже признак, что выздоровление началось. Я ступил на запретную территорию – но еще легко отделался.
Однако следующим утром, когда я увидел его на нашем обычном месте в саду, мое сердце снова подскочило; я понял: мои добрые пожелания счастливой паре и надежды на выздоровление не имеют ничего общего с тем, что я на самом деле чувствую.
Подскакивает ли его сердце, когда он видит меня?
Вряд ли.
И потому ли тем утром он не обратил на меня внимания, почему я не обратил на него? Чтобы заставить меня сделать первый шаг, защититься самому и показать, что я ничего для него не значу? Или он и правда ни о чем не догадывается – как порой весьма проницательные люди упускают из вида самые очевидные знаки и сигналы просто потому, что им нет до них никакого дела?
Когда он танцевал с Кьярой, я заметил, как ее нога скользнула у него между ног. А еще я видел, как они в шутку дерутся на песке. Когда все это началось? И почему в тот миг меня не было рядом? Почему меня никто не предупредил? Почему я упустил то мгновение, когда с точки x они передвинулись в y? Знаки наверняка были повсюду. Почему же я их не заметил?
Я не мог ни о чем думать – все гадал, чем они заняты в ту или иную секунду. Я готов был на что угодно, лишь бы помешать им остаться наедине. Готов был бессовестно клеветать на обоих, а потом в подробностях рассказывать каждому о реакции другого. Но еще я хотел помочь им сойтись, хотел, чтобы они были мне обязаны, хотел стать их незаменимым сообщником, посредником и пешкой, которая столь жизненно необходима королю и королеве, что становится главной фигурой на доске.
Каждому из них я начал говорить что-то лестное о другом, делая вид, что не догадываюсь об их связи. Он решил, что я лукавлю. Она сказала, что позаботится о себе сама.
– Ты что, пытаешься нас свести? – спросила она с насмешкой.
– А тебе-то какое дело? – нахмурился он.
Я описал ее обнаженное тело, которое видел два года назад. Я хотел возбудить его. Не важно, кого он хочет, главное – чтобы был возбужден. Затем рассказал о нем ей, пытаясь понять, насколько ее возбуждение схоже с моим; хотел сравнить и выяснить, чье наиболее подлинно.
– Ты что, пытаешься меня в нее влюбить?
– А что в этом плохого?
– Ничего. Только, с твоего позволения, я справлюсь сам.
Мне потребовалось время, чтобы понять свои истинные стремления.
Я хотел, чтобы Оливер не просто возбудился в моем присутствии, не просто нуждался во мне, но чтобы говорил о Кьяре за ее спиной и помог мне превратить ее в объект наших мужских сплетен. Это сблизило бы нас через нее, через обоюдное негласное признание, что мы оба увлечены одной и той же женщиной.
А может, я просто хотел убедить его, что мне нравятся девушки.
– Слушай, это очень мило с твоей стороны – правда, я ценю. Но все же не стоит.
По его упреку я понял, что он не собирается играть по моим правилам. Он поставил меня на место.
Нет, все же он благородный парень, думал я. В отличие от меня – коварного, низкого, жестокого. От этой мысли мои терзания и стыд только усилились. Теперь, переступив через смущение от желания обладать им так же, как Кьяра, я начал уважать его, и бояться, и ненавидеть за то, что возненавидел себя.
Наутро после увиденного на танцах я не стал заводить разговор о пробежке. Оливер тоже ничего не сказал. Когда я наконец коснулся этой темы, не в силах больше выносить затянувшуюся тишину, то оказалось, что он уже бегал.
– Ты поздно встаешь в последнее время.
Что ж, умно.
И правда, за последние несколько дней я настолько привык выходить из комнаты и видеть его – уже одетого, ожидающего моего пробуждения, – что совсем перестал думать о том, во сколько встаю. Пусть это будет мне уроком.
Следующим утром я хотел пойти с ним плавать – но, если бы пришел прямиком из спальни, это выглядело бы как попытка угодить в ответ на вчерашний упрек. Поэтому я остался в комнате. Просто чтобы обозначить свою позицию. Я слышал, как он вышел на балкон – тихо, почти на цыпочках. Он меня