хорошо, что отними у них эту близость – и
galut, на иврите «изгнание», «рассредоточение». Значит, он – мой дом, мое возвращение домой?..
Ты – мой дом. Когда ты со мной и у нас все хорошо – мне не нужно больше ничего. С тобой, Оливер, – благодаря тебе – я нравлюсь сам себе. Если в мире есть хоть что-то настоящее – оно там, где мы вместе, и, если когда-нибудь я найду в себе мужество рассказать тебе свою правду, напомни мне зажечь по благодарственной свече в каждой церкви Рима.
Мне никогда не приходило в голову, что если одно его слово способно принести мне столько счастья, то другое так же легко может меня уничтожить, и если я не хочу быть несчастным, то этой радости стоит остерегаться.
Но в ту же ночь я воспользовался моментом приятного опьянения, чтобы заговорить с Марцией. Мы танцевали за полночь, а потом я повел ее домой по побережью. Вскоре мы остановились. Я сказал, что хочу искупаться, ожидая, что она станет меня отговаривать. Однако она заявила, что тоже любит купаться по ночам. Спустя пару мгновений наши вещи оказались на земле.
– Ты же со мной не потому, что злишься на Кьяру?
– С чего бы мне злиться на Кьяру?
– Из-за него.
Я покачал головой, пытаясь изобразить недоумение, означающее, что я не имею ни малейшего представления, как такая мысль могла прийти ей в голову.
Марция попросила меня отвернуться и не пялиться, пока она вытирается свитером. Я притворился, что украдкой поглядываю в ее сторону, но не решаюсь ее ослушаться. Одеваясь, я не осмелился попросить ее не смотреть и был рад, что она отвернулась сама. Когда мы оделись, я взял ее руку и поцеловал сначала в ладонь, затем между пальцами, а следом – в губы. Она не сразу откликнулась на поцелуй – но, ответив, не желала прекращать.
Мы условились встретиться на том же месте следующим вечером. Я сказал, что буду раньше нее.
– Только никому не говори, – сказала она.
Я жестом изобразил, будто запираю рот на замок.
– Мы почти сделали это, – сказал я на следующее утро отцу и Оливеру за завтраком.
– Почему же «почти»? – спросил отец.
– Не знаю.
– Лучше попробовать и ошибиться… – начал Оливер, отчасти поддразнивая меня, отчасти подбадривая этой старой поговоркой, которую каждый произносит на свой лад.
– Она, не думая, сказала бы «да»… найди я в себе смелость к ней прикоснуться, – ответил я, не только предвосхищая дальнейшие укоры, но также желая показать, что, когда дело касается самоиронии, я в состоянии отмерить нужную дозу – а помощь мне, спасибо, не нужна. Я рисовался.
– Попробуй снова как-нибудь потом, – сказал Оливер. Конечно, ведь так и поступают те, кого все в себе устраивает…
Еще я почувствовал: он что-то понял, но говорить не хочет – в его дурацком, хотя и доброжелательном «попробуй снова как-нибудь потом» прозвучало едва различимое волнение. Он то ли критиковал меня, то ли насмехался надо мной, то ли просто-напросто видел насквозь. Но потом он все-таки продолжил, и его слова больно ужалили. Только тот, кто хорошо меня знает, мог такое сказать:
– Если не потом – то когда?
Моему отцу фраза пришлась по вкусу. «Если не потом, то когда?» – точно отзвук знаменитого предписания раввина Гиллеля[33]: «Если не сейчас, то когда?»
Оливер тут же попытался сгладить свои язвительные слова.
– Я бы совершенно точно попробовал снова. А потом – еще разок, – сказал он мягче. Но его «Попробуй снова как-нибудь потом» было лишь вуалью, за которой скрывалось «Если не потом, то когда?».
«Попробуй снова как-нибудь потом» – я повторял эти слова, точно они были пророческой мантрой, отражающей то, как Оливер живет свою жизнь и как я однажды буду жить свою. Повторяя эту мантру, сошедшую с самых его уст, я надеялся наткнуться на секретный тоннель, который ведет к истине, до сих пор от меня ускользавшей, – обо мне, о жизни, о других людях и моих отношениях с ними.
И в те дни, когда я клялся себе, что сделаю шаг навстречу Оливеру, эти слова, «Попробуй снова как-нибудь потом», были последним, что я произносил перед сном.
«Попробуй снова как-нибудь потом» означало, что сейчас мне не хватает смелости. Время еще не пришло. Где найти волю и смелость, чтобы попробовать снова как-нибудь потом, я, конечно, не знал. Однако само намерение хоть что-то предпринять и не сидеть сложа руки создавало иллюзию, будто я уже что-то делаю; это как считать доход от денег, которые еще не вложили – и даже не заработали.
Но я также прекрасно осознавал, что со всеми этими «попробуй снова как-нибудь потом» просто ищу себе оправдания и тяну время; что месяцы, сезоны, целые годы и вся жизнь могут пройти под флагом святого «Попробуй-снова-как-нибудь-потом», который я собственноручно поднимал над каждым новым днем. «Попробуй-снова-как-нибудь-потом» работает только для таких, как Оливер…
«Если не потом, то когда?» стало моим шибболетом[34].
«Если не потом, то когда?»: а вдруг эти пять насквозь пронзающих слов – доказательство того, что он окончательно раскрыл меня и все мои секреты?
Я должен был дать ему понять: он мне совершенно безразличен.
Я окончательно потерял равновесие, когда спустя несколько дней разговаривал с ним в саду и неожиданно для себя выяснил, что, во-первых, он пропустил мимо ушей все мои льстивые речи от имени Кьяры, а во-вторых, что сам я все это время шел по ложному следу.
– В смысле – по ложному следу?
– Мне это неинтересно.
Я не понял, что именно ему неинтересно: этот разговор или сама Кьяра.
– Это интересно всем.
– Всем – может быть. Но не мне.
По-прежнему непонятно.
В его голосе сквозили досада, холодность и беспокойство.
– Но я вас видел.
– То, что ты видел, тебя не касается. В любом случае я не собираюсь ввязываться в эту игру – ни с тобой, ни с ней.
Он затянулся сигаретой и, обернувшись, смерил меня своим фирменным взглядом – грозным, леденящим сердце, способным вырезать и высверлить свой путь в самую твою душу с хирургической точностью.
Я пожал плечами:
– Ладно, извини, – и снова уткнулся в книгу.
Я вновь перешел границы дозволенного, и иного способа выйти из положения, кроме как признать свою опрометчивость, у меня не было.
– Может, сам попробуешь? – вдруг обронил он.
Я никогда раньше не слышал у него такого игривого тона. Обычно на грани дозволенного балансировал я.
– Ей до меня нет дела.
– А ты хочешь, чтобы было?
Я