— Да-а-а?
— Это я, Тихоныч! — заверещал Сошников.
— Какой Тихоныч?
— Ну я, Тихоныч, хозяин квартиры, где вы делаете ремонт. А это кто?
— Иде? — голос принадлежал человеку, пешком обогнувшему всю Вселенную, заблудившемуся на Млечном пути и бесконечно уморившемуся.
— Что иде?
— Иде я?
— Откуда я знаю!? — взбеленился Тихоныч.
— Хреново. А чего тогда звонишь? — в усталом голосе послышалась укоризна.
— Да во всём подъезде по нашему стояку ни горячей, ни холодной воды нет. Люди в туалет сходить не могут, ни помыться, ни постираться. Вы когда, разгильдяи, работать начнёте!?
— Ты хто?
— Да Тихоныч я.
— Знаешь что, Тихоныч. Иди-ка ты, Тихоныч…
И голос так далеко послал Сошникова, что они должны были непременно пересечься где-нибудь на самом краю Вселенной.
— Хуже нет, чем со своими связываться! — разбушевался Сошников, — пропойцы, забулдыги, прохиндеи, лоботрясы!
— Да ты, тестюшка, славян не любишь, — сострил Рома, затаивший обиду после вчерашнего, — фашист, русофоб и оппортунист — вот ты кто.
— Только свяжись с этими кацапами — хлопот не оберёшься.
— Ты сам кацап, — напомнил Рома.
— Конечно, — согласился Тихоныч, — а что, я лучше их, что ли? Хохлов нужно нанимать. Они хотя бы так не пьют, как наши. Нужно прорабу звонить и умолять, чтобы срочно приезжал.
Позвонили прорабу.
— Где же я вам украинскую бригаду сейчас найду? — возмутился подъехавший Олег, — да ещё и непьющую?
— Не найдёшь до двенадцати ноль ноль, — напомнил Рома, — генерал Тихоныча к стенке поставит и в расход пустит.
— Беда с вами, — Олег принялся шерстить записную книжку своего телефона, — а вы им точно не наливали?
— Не-е-е-ет, — в один голос загундосили тесть и зять.
Украинскую бригаду искали пять дней. Тихоныч всё это время хоронился в Бирюлёво и вздрагивал от каждого шороха. Ему казалось, что генерал вычислил его адрес и выстрелит по окнам из трофейного танка. Рома приносил со Сретенки угрозы, что если жители подъезда, пять дней сидящие без воды, подловят тестя, то линчуют его прямо на лестничной клетке. Когда новые мастера принялись ставить навороченный джакузи, то залили соседа, того самого генерала. Тихоныч съехал на дачу и ночевал в холодном сарае, зарывшись в полиэтиленовую плёнку. К тому же, прежняя бригада раскололась, кто её споил, и Сошникову выставили счёт. Пришлось брать кредит, чтобы сделать ремонт соседу и возместить неустойку фирме.
Когда ремонт был, наконец, закончен, и речи не могло идти о сдаче квартиры внаём. Ни за что. Только продажа. За миллион! Долларов!! До-о-о-лларов!!! Сошников обзвонил все риэлтерские агентства и выставил свой дворец с молотка. Сразу же пошли косяки.
— Эти риэлтеры вконец обнаглели, — взвизгнул Тихоныч, листая газету «Из рук в руки», — знаете, за сколько они нашу квартиру выставили?
— ?
— Не за миллион долларов, как договаривались, а за восемьсот тысяч.
— Это значит, что двести тысяч долларов как корова языком слизнула? — быстро подсчитала потери Света.
— Норма-а-а-ально ребята работают, — открыл рот Рома, — с такими друзьями и врагов не нужно.
— Гони ты их, Тиша, в шею, — поддержала Клавдия Петровна, — сами покупателя найдем, чай не пальцем деланные.
— А чем деланные? — поинтересовалась внучка.
Семейство Сошниковых попробовало обойтись своими силами и вывесить квартиру самостоятельно, где только возможно. Всё получилось, только звонков не было. Тихоныч сделался совершенно невыносим, он топал ногами, брызгал слюной и бросался на всех, словно цепной пёс. После двухмесячной самодеятельности Сошников позвонил в агентство и проблеял, что готов пойти на попятную и может быть сумма на его квартиру действительно несколько завышена. Он ещё долго бэкал и мэкал, пока его не пригласили приехать непосредственно в офис.
— Я два месяца не спал, — начал Тихоныч.
— Ну, — привстали риэлтеры.
— Я все последние ночи ворочался.
— Ну, и… — молодые люди устремились к Сошникову, бегая неуловимыми глазами.
— Я много думал.
— Ну же…
— Я готов подвинуться. Но, конечно, в разумных пределах.
— Слава Богу, — встрепенулись продавцы драгоценных метров, — и на сколько вы готовы упасть, Тихон Тихонович?
— На пять тысяч долларов! — гаркнул Сошников, поражённый размером собственной щедрости.
— Знаете что, Тихон Тихонович? Идите-ка вы…, — и менеджеры среднего звена отправили Сошникова опять на край Вселенной.
В конце концов, покупатель нашёлся. Им оказался богатый казах по имени Серик, решивший вложиться в московскую недвижимость. Поехали смотреть квартиру. Серик приволок с собой весь род, до седьмого колена. Они еле еле влезли в лифт, Тихоныч и Рома не поместились.
— Нет, казахи всё-таки молодцы, — сделал вывод Сошников и резво дунул вверх по лестнице.
— Куда ты? — оторопел Рома, — сейчас на лифте доедем.
— Не отставай, — Тихоныч вприпрыжку поскакал на пятый этаж.
Носков, вздыхая, двинул следом. Покупателям квартира не понравилась. Серик едко заметил, что миллиона баксов она не стоит, вид из окна отвратительный, а из джакузи пахнет мышами.
— Чем пахнет? — онемел Сошников.
— Мышами, — отрезал Серик.
— Я сто тысяч долларов в ремонт вложил! — взревел уязвленный в самое сердце Тихоныч.
— Да хоть двести, — хохотнул Серик, — а миллиона она всё равно не стоит.
— Ну нет, так нет. Других покупателей найдём, — пожал плечами Рома, — квартира роскошная, в центре Москвы, от желающих купить отбоя нет.
— Что-то сердце щемит, — Тихон Тихонович присел на табуретку.
— Ничего, — успокоил его Рома, — вот продадим хату и в Париж махнём или в Ниццу. А может на воды в Баден Баден.
Тихоныч, держась за сердце, учащённо дышал.
— Клиент созрел, — потёр руки Рома, — не бзди, Тихоныч, купит Серик нашу хату, никуда не денется.
— Кончаюсь я кажись, — прохрипел Сошников.
— В Венеции побываем, во Флоренции, в Генуе, — не слушая тестя, продолжал Носков, — в Падуе, Вероне.
— Дышать нечем, — застонал Тихон Тихонович.
— Вот паркет здесь и вправду хорош, — донёсся из гостиной голос Серика, — и двери нарядные.
— А ещё бы здорово в Испании побывать, — размечтался Рома, — Иришке нужно загодя белый свет показывать.
— Зря я с этой квартирой связался, — прошептал Сошников, — сгубила она меня, зараза, всю кровь высосала, стервь.
— Расцветка обоев мне совершенно не нравится, — из-за стены послышался капризный женский голос, — требуется переклеить.
— А ещё нужно обязательно съездить на острова, — стал загибать пальцы Рома, — на Родос, Крит, Корфу.
— Зачем мне всё это? Ведь мне хватало моей пенсии в шесть тысяч рублей, даже оставалось ещё, — голова Тихоныча обессилено упала на грудь, и он боком повалился на паркет.
— Ты чего? — присвистнул Носков, — вставай быстрей, неудобно.
— Беру я вашу халупу, — из ванной комнаты сквозь шум льющейся воды раздался весёлый голос Серика, — беру, но исключительно из-за джакузи. За такую дискотеку и миллиона не жалко.
Но Сошников этих слов уже не слышал, он лежал на полу в позе эмбриона, его глаза были широко раскрыты, а на губах застыла презрительная улыбка, как будто перед самой смертью он, наконец-то, разобрался, в чём смысл жизни, но из вредности никому ничего не расскажет.
Потомственный кузнец
В середине девяностых многие россияне дрыстнули за пределы отчизны, как клопы после обработки окрестностей дустом. В русских людях откуда-то вырастали еврейские, греческие, немецкие и прочие корни. Процесс брожения умов докатился и до Калиновки, небольшого сибирского села под Абаканом. Однажды сыновья местного кузнеца Шмидта Пётр и Павел запросились в Германию. Они заявились в кузницу к отцу и предложили валить за кордон.
— Что вам там, мёдом что ли намазано? — усмехнулся Густав Фридрихович, — где родился, там и пригодился. Тоже мне нашлись — дети лейтенанта Шмидта.
— Отец, ты же чистокровный немец, лишь по недоразумению оказавшийся в Сибири, — стал настаивать старший сын Пётр.
— Не дай тебе Бог, пережить такое недоразумение, — нахмурился папаша Густав.
— Я тебя понимаю, отец, — заехал с другого краю младший сын Павел, — у тебя обида на Советскую власть и Россию. Вот и нужно отсюда побыстрее соскакивать.
— Подсобите лучше, — прикрикнул на сынов Густав, и парни кинулись ему помогать, исподлобья поглядывая на отца.
Как Густав не отмахивался от этих разговоров, сыновья постоянно к ним возвращались. Наконец, Шмидт старший не выдержал.
— Вы хотите туда уехать? Езжайте. Я вас не держу.
— Нам ты нужен, — в один голос пробасили сыны.