Когда подошёл срок платить, дипломат не проявился. Прошёл ещё месяц, Тихоныч был как на иголках, домашним он рассказывал сказки, что Мгамгба в Африке, но скоро вернётся и заплатит за два месяца сразу. Женщины принялись роптать. К концу третьего месяца Сошников подловил не пунктуального квартиранта возле его белого «мерса» и напомнил про должок.
— Денег нет, — пожал плечами дипломат, — нет денег. В Зимбабве военный переворот, к власти пришла реакционная хунта.
— А меня это колышет!? — Сошников перешёл на крик.
— Военщина угрожает молодой демократии. А вы хотите остаться в стороне? — укорил Мгамгба.
— А я-то тут причём?
Дипломат запел, постукивая в такт по крыше белого «мерседеса»: «Гренада, Гренада, Гренада моя. Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Потом затянул: «Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера…»
— Ты погоди, — перебил его Тихоныч, — да погоди ты петь. Я по-хорошему всё хочу решить.
— И я хочу по-хорошему, — не возражал Мгамгба.
— Ты мне за три месяца задолжал, не считая коммуналки.
— Задолжал, — оскалился сахарными зубами квартирант, — а что я могу поделать? Военный переворот. Форс мажор. Демократия в опасности, Зимбабве в огне. Сам недоедаю.
На голодающего дипломат похож не был. Его чёрная кожа лоснилась и переливалась на солнце, как шерсть ухоженного лабрадора.
— Ты мне должен почти миллион рублей, — напомнил Сошников.
— Миллионер — плохо. Трудящиеся — хорошо, — продекламировал Мгамгба.
— Мы договаривались!? — опять перешёл на крик Тихоныч.
— Договаривались.
— Я тебе свою квартиру предоставил!? Предоставил! Я своё слово держу!?
— Держу, — кивнул дипломат.
— Это я держу, а ты не держишь!
— Переворот, — вздохнул Мгамгба.
— А мне что делать?
— Оказывать интернациональную помощь молодой демократии, — эту фразу дипломат выговорил настолько чисто по-русски, что можно было не сомневаться, она самая употребительная в его лексиконе.
Тихоныч кинулся на дипломата с кулаками. Улыбка впервые сошла с лица Мгамгбы.
— Ты расист? — спросил он в упор.
— Что ты мне зубы заговариваешь, — рассвирепел Сошников, — деньги отдавай, а не то в полицию заявлю.
— Заявляй, — разрешил Мгамгба, — только укажи в заявлении, что налогов не платишь и обманываешь своё государство. Хотя есть выход получше. Хочешь получить не миллион рублей, а миллион долларов?
— Хочу, — оживился Тихон Тихонович.
— Плёвое дело, — дипломат сверкнул идиомой русского языка, — у тебя иностранный паспорт есть?
— Нету.
— Нужно сделать.
— Зачем?
— Полетишь к нам в Зимбабве.
— За каким?
— Наши повстанцы захватили торговое судно. Ты прилетаешь в Зимбабве, едешь на побережье и продаёшь теплоход американцам. И миллион долларов у тебя в кармане. Все необходимые бумаги я тебе дам. По рукам?
— По рукам.
Сошников вдруг ощутил кончиками заволошенных ушей, что жизнь вновь легка и прекрасна. Он делает себе загранпаспорт, летит в Зимбабве и продаёт захваченный теплоход за миллион долларов. Одной левой он из миллиона рублей делает миллион баксов и заслуживает незыблемый авторитет в семье. По правде сказать, деньги Тихоныча волновали мало, он так долго экономил на себе, что при всём желании не мог потратить больше двухсот баксов в месяц, но авторитет, есть авторитет.
Сошников летел в Бирюлёво как на крыльях. Однако дома его быстро окунули в ледяную воду скептицизма и глумления.
— Лети, Тиша, лети. Там тебя и сожрут, — каркнула Клавдия Петровна, — как ты был дурак дураком, так и остался.
— На вертеле зажарят, — предположила дочь.
— Бульон из него сварят, — не согласился зять.
— Для бульона он слишком старый, — заметила супруга, — и вонючий.
— Если подольше прокипятить — сойдёт, — буркнула дочь Светка.
— Ух, хорош, будет супчик, да с потрошками, — залился смехом Рома.
— Но есть нужно обязательно с хлебушком, — напомнила внучка Ирочка.
Это была последняя капля. Ядовитый гнев овладел Сошниковым, багровая ярость ударила ему в затылок. Действительно, как он мог, пожилой, умудрённый жизнью человек поверить в полную чушь про захваченный теплоход в степях Зимбабве? Тихоныч опять поехал к своему дому и принялся следить за Мгамгбой. Оказывается, к его подъезду постоянно подъезжали длиннющие лимузины. Оттуда выгружались негры в роскошных шубах и стада девах и юношей с волосами всех цветов радуги. «Так он ещё и содомит», — схватился за голову Тихоныч, — «в моём доме. В моей постели. Теперь придётся всю мягкую мебель в квартире менять». Один раз Мгамгба его заметил. Результатом стало то, что теперь счета за воду и электричество приходили сразу в Бирюлёво.
— Он что там, стадо слонов, что ли моет!? — бесился Тихоныч, видя умопомрачительные цифры на квитках.
— Скорее стадо антилоп, — острил Рома.
Но смешного было мало. Денег в семье Сошниковых теперь катастрофически не хватало. Мало того, что Мгамгба не платил обещанных денег, так ещё и своими астрономическими коммунальными платежами окончательно разорил бедняг Сошниковых. Кстати, Рома специально лазил в Интернет и искал новости про переворот в Зимбабве, там не было никаких военных переворотов и ещё: границы страны никак не соприкасались с морями и океанами. Тихоныч как опытный стратег принялся судорожно искать выход, позволяющий удержать и упрочить свой статус главы семейства и расправиться с проходимцем квартирантом. Он вспомнил про капитана Червочкина, который оказал ему неоценимую помощь при осаде квартиры. Тихон Тихонович пришёл к участковому, выложил ему всё, как на духу и поинтересовался:
— Что же мне теперь делать?
— Без понятия. Попал ты, Тихоныч. Работник иностранного посольства — лицо неприкасаемое. С ним никто даже связываться не будет.
— Ты же полицейский, — разволновался Сошников, — блюститель порядка, представитель власти. Неужели ничего с этим шаромыжником нельзя поделать?
— Нельзя.
— Как так?
— Повторяю тебе ещё раз: дипломат — лицо неприкосновенное. У кого хочешь, спроси.
— Бздун ты, капитан, — осерчал Тихон Тихонович, — а ещё мент.
— Менты — самые осторожные в таких вопросах люди, — и не подумал обижаться Червочкин, — мы лучше всех знаем, как из-за одного неосторожного поступка можно под раздачу попасть.
— Ну и что тебе будет?
— Из «органов» уволят. Тебе этого мало? Ты что ли мне будешь пенсию платить?
— За то, что ты с этим жуликом просто поговоришь, и сразу уволят?
— Запросто. Он не просто жулик, он дипломат дружественной нам страны. А потом, что с ним говорить, на него наезжать нужно, — Червочкин рассмеялся и запел: «А ещё вчера все вокруг, мне говорили — Сэм друг. Сэм, наш говорили, гвинейский друг».
— Мгамгба не из Гвинеи, он из Зимбабве, — уточнил Сошников.
— Хрен редьки не слаще. Извини, Тихоныч. Сочувствую тебе всей душой, но помочь ничем не могу.
Вернувшись домой и, выпив для храбрости, Сошников развоевался:
— Встречу его на улице и в харю ему, в харю! — разошёлся Тихоныч.
— Да где тебе, старому пердуну, — презрительно скривилась супруга, — хвалился телять волка заломать.
Тесть молнией выскочил из квартиры, хлопнул дверью, словно раскатом грома и пока не протрезвел, поехал разбираться с Мгамгбой. Пока доехал, хмель выветрился. Африканец, как по заказу тусовался возле подъезда.
— Вот чёрт нерусский, — прошептал Сошников и стал униженно просить дипломата отдать долги или хотя бы заплатить за коммуналку.
Мгамгба ответил на каком-то тарабарском языке.
— По-нашему говори, — не выдержал Тихоныч, — по вашему я не понимаю.
Мгамгба в ответ затараторил на новом неведомом языке, бурно жестикулируя и сверкая белоснежными белками глаз и зубами, контрастирующими с чёрной, как и его душа, кожей. Тихон Тихонович развернулся и поплёлся к метро. Жизнь его была окончена.
Сошников начал чахнуть на глазах. Он худел не по дням, а по часам, его кожа сделалась пергаментной и морщинистой, в глазах застыла смертная тоска. Чувство вины сводило Тихоныча в могилу, уничижительные мысли не давали покоя ни днём, ни ночью: он получил в наследство огромную квартиру и так бездарно её профукал. Из всех возможных вариантов он ухитрился выбрать африканского прощелыгу, который поселился у него навечно и даже коммуналку не платит. Когда капитан Червочкин встретил согбенного Сошникова на улице возле злополучного дома, то не сразу его признал.
— Ты что, Тихоныч, заболел?
— Да нет, здоров, — прошамкал Сошников.
— Квартирант не платит? — смекнул капитан.
Тихон Тихонович безнадёжно махнул рукой и взглянул на окна своей квартиры. В его глазах застыли бессильные старческие слёзы.