Вот как сейчас, слегка насупившись, он словно говорит: «Я же знаю, что я прав, – ты нервничаешь». Да, нервничаю. Мне не нравятся дурные предчувствия. Я бессилен что-либо сделать, когда не понимаю, в чем дело.
Войдя в сад, я скрещиваю пальцы – хоть бы Диана почувствовала, что мне нужен второй шанс, нужно еще раз увидеть эту девушку!
Обходя дом, прикидываю, решится ли она снова немного помочь судьбе.
Поднимаясь по ступенькам крыльца, на всякий случай пытаюсь расслабиться и принять непринужденный вид.
Затаив дыхание, вхожу в холл.
Она там.
Я счастлив.
Мой пес тоже. Он ждет зеленый свет, чтобы подбежать к ней. Разрешаю, как только она протягивает руку.
– Кажется, он узнал меня, – удивляется она, улыбаясь так, словно вся остальная жизнь перестала существовать, есть только это мгновение.
– Точно. Меня зовут Адриан, – говорю я и сажусь напротив.
– Капуцина.
Капуцин – это же другое название настурции, любимый цветок мамы, с тех пор как она переехала во Францию. В Сенегале она их не видела.
Естественно, я не знаю, что сказать. Объяснить, почему моя собака ее узнала? Или еще рано? Что бы посоветовала Диана? Прислушаться к своему сердцу?
– А его зовут Блум, если я правильно помню?
– Да. А вас он узнал потому, что уже видел раньше, не здесь…
Она удивленно смотрит на меня, и я тут же начинаю злиться, что послушал это чертово болтливое сердце, оно вечно торопится и слишком сильно бьется. Послушался совета, который Диана и не давала.
– Где же?
Я кашляю, почти надеясь, что одного из нас сейчас пригласят в кабинет. Она гладит Блума, который наслаждается, виляя хвостом.
– Для вас момент был не очень приятный…
– О! Да, помню. На вокзале? Он подошел меня утешить, когда я рыдала на скамейке посреди вооруженных полицейских и солдат?
– Да…
– Кошмарное зрелище, не так ли?
– Нет! Вы произвели на меня потрясающее впечатление…
Она быстро меняет тему – Блум превосходно справляется с ликвидацией неловких моментов. Она спрашивает, какой он породы. Это редкая помесь, и на глаз определить трудно. Я рассказываю о его талантах послушной ищейки, которыми он обязан сочетанию двух ветвей своей родословной, и о работе кинолога. Объясняю, почему я был в тот день на вокзале. Говорю, что уже несколько лет исправно хожу к Диане.
– Вы меня намного опередили. Я пришла на третью консультацию.
– Желаю вам так же продвинуться с доктором Дидро, как нам удалось с Дианой.
– Они женаты?
– Да.
– Как думаете, они обсуждают нас за завтраком? – спрашивает она шутливо.
– Уверен, что нет. Врачебная тайна.
Насколько душераздирающим был ее плач, настолько весел ее смех. Этот момент Диана выбирает, чтобы открыть дверь. На долю секунды я проникаюсь к ней ненавистью. Блум не идет за мной.
– Ты что, остаешься? Ко мне!
Я молча усаживаюсь, пока Диана приветствует своего длинношерстного ассистента, который уже занял свое привычное место у ее ног.
Она смотрит на меня. Я знаю, она ждет, когда я начну.
– Могли бы и опоздать немного…
– Вы единственный пациент, кто высказывает мне подобный упрек. Выглядите бодро. Я рада. Вы выяснили, почему она производит на вас такое сильное впечатление?
– Да.
Я рассказываю про магму – она потихоньку просыпается под действием непреодолимой силы, которая исходит от Капуцины и восполняет мою глубинную потребность быть под защитой, при том что моя работа – защищать других. Делюсь своим внезапным желанием заботиться о ней – как о близком родственнике, не думая.
– Откуда у меня это ощущение?
– Может быть, что-то нашло в вас отклик?
Мы молчим.
В конце концов она спрашивает, что еще меня беспокоит. Описываю свой поход в Службу железнодорожной безопасности, удивление от пропажи протоколов. Говорю об интуиции, к которой Диана призывает прислушиваться и которая мигает красным с начала этой истории.
– Я чувствую смутное беспокойство, неуловимое ощущение, необъяснимую уверенность, что тут что-то не сходится.
– Неплохое определение пресловутого инстинкта, о котором я столько вам твержу.
– А если я ошибаюсь? Может, я зря волнуюсь? Или иду по ложному следу?
– Инстинкт часто бывает прав. Он создан, чтобы спасать нас от самых базовых вещей: голода, жажды, опасности.
– От какой опасности я защищаюсь?
– Может, вы защищаете кого-то другого? Напомню: все, что вы мне рассказываете, касается девушки, которая кажется вам непонятным образом знакомой. Мы защищаем от остального мира не только себя. Мы защищаем свое племя.
– Мы что же, из одного племени…
– Ну, прямо так ей, пожалуй, говорить не стоит, можете и спугнуть, – смеется она.
Глава 24
Контроль и выбор
Диана пригласила своего пациента в кабинет, а я выждал некоторое время, чтобы не получилось, что мы сговорились и специально оставили их в холле наедине.
Когда я открываю дверь, Капуцина Клодель усердно трет свою черную юбку.
– Вижу, вы познакомились с Блумом? Линяет сильно, а так очень славный пес, верно?
– Да, даже когда просто смотришь на него, становится легче.
– Знаете, почему?
Она еще не дошла до кресла, а я уже задал вопрос. Мне нравится цепляться к таким вроде бы незначительным утверждениям.
– Он не судит меня. И не ждет ничего, кроме ласки и добрых слов. Это успокаивает.
– А чего от вас ждут? И кто?
Она задумывается. Пациенты зачастую не осознают, что только они сами и давят на себя столь немилосердно.
– Что я буду сильной.
– А вы сильная?
– Думаю, да. Но мне иногда хочется, чтобы мне позволили быть не такой.
– А вы сами себе это позволяете?
– …Нет.
Она рассказывает, что после аварии у нее не было выбора. В тот вечер она сидела с младшей сестрой. Около полуночи пришло сообщение от отца, что они вышли из ресторана. К половине первого, когда их еще не было, она начала волноваться. Позвонила на мобильный – не отвечает. Второй раз. На третий трубку взял полицейский. «Они попали в аварию. По телефону ничего не могу вам сказать. Сейчас мы кого-нибудь пришлем».
Мучительное ожидание, когда этот кто-нибудь сообщит новости. Мысли об Адели, которая спит наверху и ни о чем не догадывается.
– Как только полицейская машина остановилась у нашей двери, все сомнения исчезли, но тут же появилось ощущение чего-то еще. Новой жизни, без них. Я знала. Раз полицейские приехали сами, значит, сообщат о смерти. Они спросили, надо ли еще кого-то оповестить. Я попросила заехать к дяде. Бабушки и дедушки жили далеко, было два часа ночи. Я не хотела никого будить. Они немного побыли, я не плакала. Наверное, просто впала в оцепенение. Я думала о том, что будет дальше, о младшей сестре, о своей учебе на медицинском. Когда приехал Бертран, весь растрепанный, с опухшими глазами, я бросилась к нему в объятия и разрыдалась. От него несло алкоголем и сигаретами, недосыпами и холостяцкой жизнью, но другой крыши, под которой я могла укрыться от бури с градом, прибившим меня к земле, у меня не было.
– А ваша младшая сестра?
– Она проснулась рано. Я спала на диване. Тело провалилось в спасительное забытье, чтобы утром, рассказывая ей о трагедии, я могла держаться на ногах. Бертран осторожно потряс меня за плечо, когда услышал, что она спускается. Сказать ей было труднее, чем услышать новость от полицейских. Как будто я убила родителей второй раз. Когда она спросила, что же мы теперь будем делать, я не задумываясь ответила, что мы остаемся жить в этом доме и я буду о ней заботиться. Что еще я могла ей ответить? Что ее заберут в приют, потому что мне некогда? Я о таком и подумать не могла.
– А дядя?
– У него никогда не было детей. Он работал на заводе, стоял у станка. К тому же был алкоголиком…
– Если бы он помогал, вы могли бы учиться дальше?
– Вы же окончили медицинский, вы прекрасно знаете, что во время учебы жизни нет.
– А бабушки и дедушки?
– Слишком старые и слишком далеко. Мне пришлось бы разлучиться с Адели. Я не могла себе этого представить.
Ее рассказ