могу отвести глаз от этой темной фигуры в грязи.
Тиран…
Первый стрелявший подходит к телу моего брата и тычет в него плазменным стволом. Потом поднимает голову, смотрит на меня, и кислотно-зеленый свет освещает лицо демона. Это не мужчина. Это женщина-алая, с ужасными шрамами на пол-лица.
– Правосудие над Гаммой! – Одновременно с этим ее голос раздается из динамиков обоих кораблей. – Смерть коллаборантам! Правосудие над Гаммой!
6. Эфраим
Вечный город
Я зеваю во влажной темноте, мечтая о сигарете, потому что дышать через ингалятор, к которому я присосался, – это все равно что трахаться через брезент. Моя левая нога онемела, носок в резиновом ботинке мокрый от пота, а правая рука согнута и так неловко упирается в стену, что поддельный хронометр «Валенти» впивается в запястье и даже пульс отзывается болью.
Единственное, что помогло мне сохранить здравый рассудок на протяжении последних девяти часов, – это голографические контактные линзы, которые я покупал на стойке у этого лемуроподобного мерзавца Кобачи на сто девяносто восьмой, пятьдесят шестой и семнадцатой, в Старом городе. Но контакты закоротило, так что теперь у меня саднит роговицу и, хуже того, масса времени, которое нужно убить. Превосходно.
Я тщетно пытаюсь потянуться. Но в этой каменной коробке невозможно пошевелиться, все же во мне метр семьдесят пять роста. Сильнее всего я обижен на древних египтян – не за то, что они первыми придумали институт массового рабства для общественных работ, а за то, что все они были такими мелкими. И до сих пор тут пахнет завяленным старикашкой, которого мы вытащили отсюда прошлой ночью, перед доставкой.
Я смотрю на хронометр. Это подарок моего покойного жениха. Дешевые серебристые часы из тех, что клепают полуслепые иммигранты низших цветов, работники потогонных мастерских в каком-нибудь захолустье Луны. Возможно, в Тихо. Может, в Эндимионе или Громаде. Оттуда нужно полмира проехать до того места, где бьется сердце планеты, – до Гипериона, где я сейчас погребен. Он не знал, что это подделка, и потому заплатил почти шестьдесят процентов рыночной стоимости, половину зарплаты за квартал. Когда он вручил мне эти часы, его лицо сияло. Мне не хватило духу сказать ему, что он мог купить их по цене бутылки приличной водки. Бедный мальчик.
Снова бросаю взгляд на циферблат. Почти пора.
Две минуты до полуночи. Всего несколько сумеречных часов остается до того, как Гиперион погрузится в последний темный месяц лета. Мрак или свет – день в Гиперионе на самом деле никогда не кончается. Хранители дня просто запирают свои двери и передают бразды правления ночным обитателям. При ауреях тут был настоящий рай для розовых. Но теперь, когда гаснет свет, здесь воцаряется закон джунглей. За пределами музея раскаленный город потягивается и напевает в душном полумраке, и это не предвещает ничего хорошего. На освещенном фонарями Променаде благопристойные граждане разбегаются по частным жилым комплексам, скрываясь от тявканья молодежной музыки и рева банд на ховербайках. Эти звуки эхом разносятся по Затерянному городу.
Гиперион. Сокровище Луны. Вечный город. Прекрасный даже в неразберихе военного времени. Здесь есть на что посмотреть, и выбор настолько велик, что спешить с этим не следует. Если, конечно, вы хотите сохранить здравый рассудок.
Но здесь, в гиперионском Музее древностей, за толстыми мраморными стенами существует мир с совершенно другими правилами. В дневное время по мраморным коридорам бродят стайки восторженных школьников низших цветов да иммигранты с Марса и Земли, тычутся сопливыми носами в стеклянные витрины. А по ночам музей превращается в неприступный склеп. Непроницаемый снаружи, он населен лишь бледнолицыми ночными стражами, мертвыми обитателями склепов, статуями и картинами. Единственный способ попасть в него – стать местным обитателем. Так что мы подкупили одного докера и пробрались на борт грузового корабля с Земли, когда тот приземлился в Атласском межпланетном порту. Так уж получилось, что на этом корабле везли многочисленные реликвии из личного тайника какого-то изгнанного золотого лорда, умершего или бежавшего на Венеру. Возможно, старого Скорпиона. Целая куча вкусняшек. Четырнадцать картин европейских неоклассиков, ящик с финикийскими урнами, двадцать пять ящиков с римскими свитками и четыре саркофага. В них вчера лежали мумифицированные египтяне, а сегодня – наемники.
К нынешнему моменту техники-уборщики уже гонят своих роботов заряжаться и переходить в восточное крыло. Команда охранников занимает штаб-квартиру в подвале.
Тик-так. Тик-так.
Меня тошнит от ожидания. Тошнит от того, что мысли крутятся каруселью. Я смотрю на часы. Мне хочется подтолкнуть стрелки на дешевых шестеренках, теряющих секунды каждый день. Не могу думать ни о чем, кроме призрака. Ведь каждое «тик-так» уносит меня все дальше от него. Дальше от его нелепой прически с зализанными назад волосами (он подражал звезде голографических экранов, потому что этот актер мне нравился) или от поддельной куртки «Дюверши» (он считал, что под ней можно спрятать мальчишку с фермы). Это была его проблема: он всегда пытался изображать того, кем на самом деле не являлся. Всегда стремился придать себе вес. И чем все обернулось? В конце концов его проглотили и выплюнули.
Я достаю из рюкзака диспенсер с золадоном. Нажимаю на серебряный цилиндр, и он выбрасывает мне на ладонь черную таблетку размером с крысиный зрачок. Особенно крутой дизайнерский наркотик. Нелегальный до абсурда. Взвинчивает дофамин и подавляет активность того кусочка серого вещества, который отвечает за эмоции. Во время битвы за Луну спецназовцы ели золадон, как конфеты. Если вам нужно расплавить городской квартал, слезы лучше придержать до тех пор, пока не вернешься на свою койку.
Думаю, достаточно малой дозы. Один миллиграмм – и подавляющие эмоции молекулы пронзают мою кровь. Мысли о женихе теряют объемность, становятся всего лишь плоскими монохромными картинками в потускневшей памяти.
Тик-так. Тик-так.
Би-ип.
Пора лезть на рожон. Я щелкаю по интеркому. Отзываются еще три щелчка.
Потом раздается скрежет камня. Каменная крышка начинает двигаться сама по себе, затем взмывает в воздух. С потолка сквозь щели сочится голубой свет. Надо мной высится темный силуэт, удерживающий каменную плиту с такой легкостью, словно та сделана из неопласта.
– Добрый вечер, Вольга, – с благодарностью говорю я великанше.
Сажусь и ощущаю, как с приятным треском растягивается позвоночник. Моя черная сообщница – она вдвое младше меня – улыбается во все тридцать два зуба, испорченных второсортной стоматологией. В отличие от ледяных черных, на ее лице нет плотных костных мозолей, оставленных ветром и обычно скрадывающих косые скулы. Вольга маленькая для черных, худая и низкорослая – всего шесть с половиной футов. Из-за этого она выглядит менее угрожающе, чем обычный ворон.