воздухе. Я видела эту женщину прежде, но здесь, в небе, на посланном ею корабле она казалась богиней из наших песен. Виргиния Львиное Сердце. Ее глаза были устрашающе золотыми. Ее волосы, подобные шелковым нитям, были убраны с безукоризненно гладкого лица. Она сияла ярче, чем уголек солнца. Под ее взглядом я чувствовала себя чем-то вроде тени.
«Дитя Марса, добро пожаловать в большой мир… – мягко начала молодая правительница. – Ты отправляешься в великое путешествие, чтобы занять свое законное место на поверхности планеты, созданной твоими предками. Твой пот, твоя кровь, как пот и кровь всей твоей семьи, дали жизнь этой планете. Теперь пришел ваш черед получить свою часть благ человечества, жить и процветать в новой Солнечной республике и проложить путь для следующего поколения. Мое сердце отдано тебе. Надежды и мечты всех людей возвысятся вместе с тобой. Удачи тебе, и пусть твоя семья обретет радость под звездами».
Это было два года и тысячу нарушенных обещаний назад.
Теперь же я склоняюсь под палящим солнцем над мелкой, скудной речкой за ассимиляционным лагерем 121. Спина моя согнута, пальцы скрючены. Я тру абразивной щеткой брюки Авы, перепачканные на работе, – она убивает скот на бойне, чтобы наполнить наш котел.
Мои руки, некогда пепельно-коричневые, как у большинства жителей Лагалоса, стали теперь жилистыми и загорелыми дотемна; они искусаны жуками, лезущими из речного ила. Лето на Киммерийских равнинах влажное и кишит комарами. Я прихлопываю троих, отыскавших брешь в пасте из цветков лайдера.
Мне уже восемнадцать, но мои щеки остаются по-детски пухлыми и упорно не желают худеть. Волосы свисают дремучей копной, словно в моей голове поселился дикий зверь и яростно рвется наружу. Однако винить в этом некого. На мне не задерживаются ничьи взгляды. Парни из папиной буровой бригады прозвали меня Лангустом из-за цвета глаз. Папа частенько говорил, что всю красоту в нашей семье унаследовала Ава. Мне достался лишь характер.
На берегу реки полно мужчин и женщин – десятка четыре человек из моего клана Гамма напевают «Балладу о Кровавой Мэри-дурочке». Моя мать часто мурлычет ее себе под нос во время работы. Из-под широкополых шляп и тюрбанов из ярких тканей выбиваются ржаво-рыжие волосы. На воде рыбаки в лодках лениво покуривают табак и тащат сети подальше в реку.
Лямбда не дают нам теперь пользоваться стиральными машинами в центре лагеря. Уроды думают, что имеют на это право, поскольку принадлежат к тому же клану, что и Жнец. И ничего, что они – такая же родня ему, как мне – летучие мыши, выныривающие по ночам из джунглей, чтобы охотиться на комаров.
Корабли Солнечной республики прилетают теперь только с серьезным военным эскортом – из-за мародеров «Алой руки», бесчинствующих на юге. Корабли, которые все-таки появляются, сбрасывают нам ящики с припасами на небольших парашютах. А те солдаты, что приземляются в лагере, теперь держат оружие, а не конфеты.
Мы каждый день видим это в видеоновостях – налеты «Алой руки» на беспомощные лагеря. Сыновей похитили, отцов убили, остальных растерзали… Бандиты заявляют о возмездии клану Гамма за то, что мы были любимчиками наших бывших угнетателей. В каждом лагере, подвергшемуся нападению, нас уничтожают, словно больных крыс.
Ава уверена, что республика остановит «Руку». Что явится Жнец со своими воющими легионами и отделает негодяев по первое число. Ну или что-нибудь в таком духе. Она всегда была хорошенькой дурочкой. Правительница извлекла нас из грязи и забыла в грязи. Жнец много лет не появлялся на Марсе. Похоже, у него есть о чем беспокоиться, кроме собственного цвета.
Искусанная комарами, я ставлю корзину на голову и отправляюсь обратно в лагерь. Воздух потрескивает от электричества – приближается буря. В отдалении, над покрытой пятнами зелени саванной, огромные грозовые тучи расцвечивают небо багровым и черным. Они сгущаются прямо на глазах.
Чем ближе к лагерю, тем больше куч мусора попадается среди буйных зарослей. То тут, то там мелькают пальщики, перепачканные сажей. Обвязав рот и нос лоскутами ткани, они поливают зараженные малярией груды тряпок и отбросов машинным маслом и поджигают. Дым душит небо раковыми черными венами.
Мой брат Тиран тоже там, на свалке. Стоит с повязкой на лице, как и остальные, и, щурясь, всматривается в пламя – за один жетон в час. В шахте он сильнее всего мечтал стать проходчиком. Как и все мы. Я частенько прокрадывалась поздно вечером вниз, надевала отцовские рабочие ботинки и шлем, зажимала между пальцами ложки и вилки и изображала, будто управляю бурильной установкой. Но потом папа провалился в гнездо рудничных гадюк и лишился ног. Вскоре после этого умерла мама, а следом пропал и отец, вернее – то человеческое, что в нем оставалось. Я привыкла считать свой мир неизменным. Думала, что люди клана всегда будут кивком приветствовать моего отца, что мать всегда будет рядом, чтобы будить меня и давать немножко сиропа перед школой. Но эта жизнь закончилась. С каждым днем все больше горняков соблазнялось обещанием свободы. А в результате шахты оказались скуплены крупными компаниями из больших городов, и трудятся там роботы с клеймом в виде серебряной стопы. Говорят, мы получим свою долю, как только шахты принесут прибыль. Может, мы еще увидим чек на целых полкредита.
Я вхожу в открытые ворота ассимиляционного лагеря 121. Он гудит как пчелиный улей. Лагерь построен из пластмассы, жести и собачьего дерьма. Это место рассчитано на двадцать тысяч человек, а нас тут сейчас пятьдесят тысяч, и каждый день прибывает пополнение. Мрачные эскадрильи комаров жужжат над варевом улиц, выискивая в нем мясо, из которого можно высосать кровь. Все парни, достаточно взрослые для Свободных легионов, ушли на войну. А оставшиеся мальчишки и девчонки выполняют дерьмовую работу за жетоны на еду, чтобы старики не голодали. Никто из детей больше не мечтает стать проходчиком, потому что в этом новом мире проходчиков не осталось.
5. Лирия
Лагерь 121
Я добираюсь до хижины моей семьи по листам обшивки и деревянным доскам, перекинутым через грязь. Такая здесь мостовая. Ровно в тот миг, как я проскальзываю под противомоскитной сеткой, небо раскалывает раскат грома. В хижине сухо; меня встречает густой запах похлебки. Наш дом, пять метров на семь, построен из неопласта, его украшают отштампованная звезда республики и крохотная крылатая стопа у самого пола. Непрозрачные пластиковые перегородки, спускающиеся с потолка, делят дом на две комнатушки. В передней части – кухня и гостиная. В задней – спальные места. Моя сестра Ава склонилась над маленькой плитой на