Читать интересную книгу Фото на развалинах - Светлана Пономарева

После этого она подвинулась ко мне и положила голову мне на плечо. Молча. Я перестал шевелиться и дышать. Всё это было очень странно. Но приятно. Зачем она всё-таки меня позвала? Правда приревновала к Алиске, как и надо по плану?

— Наташ, если ты хочешь, я не буду на него наезжать, — сказал я искренне. — Пусть живёт.

— Хочу, — сказала она.

— А тебе он сильно-сильно нравится? Только честно.

— Не сильно, — Наташа выпрямилась и посмотрела мне в глаза. Потом хитро улыбнулась, — во всяком случае, ты, Лесь, куда красивей.

После этих слов она сняла перчатки, обхватила меня руками и поцеловала в губы. Меня как током ударило. Сознание поплыло, и всё закружилось вокруг. Всё это было неправдой. Или я видел чудовищный по степени правдоподобности сон, или… Должно быть какое-то объяснение тому, что происходит. Наташа меня ненавидит, недавно ещё ненавидела. Зачем ей меня целовать? Мысль эта дергалась где-то в голове и мешала расслабиться окончательно.

Когда мы оторвались друг от друга, Наташа снова посмотрела мимо меня. В её взгляде было что-то нехорошее… Я быстро обернулся.

У школы, не очень удачно спрятавшись за тополем, стояла Алиска Зеленина.

Я почувствовал, что внутри у меня всё обрывается и падает-падает-падает…

Наташа предала меня. Она соврала Алиске, что мы встречаемся, сказала время свидания. Всё подстроила специально. А может, это она Алиску предала. Потому что та меня в друзья выбрала, а не её. Наташа сделала это, хотя, по моему мнению, не могла. Я — могу сделать гадость. Потому что я — это я. Я, в общем-то, плохой человек. Эгоист, которому наплевать на всех, кроме себя. И даже не скрываю это. Но это же Наташа!!!

Когда я увидел Алиску и всё понял, то во мне как будто всё в пыль рассыпалось. Что-то было — и вдруг разлетелось на кусочки. Это, оказывается, здорово больно. Зеленина разрыдалась и побежала домой, а я всё стоял напротив Наташи и разваливался изнутри… Захотелось даже ударить её. Но я не смог. Стоял, молчал.

— Фёдоров, — наконец сказала Наташа, — тебе надо носить с собой нашатырь, раз такой впечатлительный.

Она усмехнулась, натянула перчатки и пошла прочь. А я всё стоял. Надо было пойти за Алиской и всё объяснить. Или пойти домой. Или догнать Наташу и потребовать объяснений. Или открыть глаза и проснуться… Убедиться, что всё это — болезненный сон.

Я не проснулся. Я просто пошёл куда глаза глядят. Куда-то в гущу панельных домов.

Зачем она это сделала? Зачем? Отомстила за несколько безобидных наездов на историка? Но ведь сам Карбони на меня не обиделся. Ему не повредили мои выходки. Я был для него комаром, пытающимся прокусить слоновью шкуру. Он и не заметил моей ненависти. Или Наташа захотела защитить его на всякий случай? Как я на всякий случай нападал… Но для того чтобы поступить со мной так, она должна была быть уверена, что я приду на свидание. Что я буду с ней целоваться… Неужели моя тайна — вообще не тайна? Алиска сто раз говорила, что мне нравится Наташа. Если это поняла даже Алиска, естественно, Наташа тоже догадалась! Получается, она давно всё знает? Замаскировался, называется… Проклятая любовь, почему тебя так трудно спрятать? Чудовищное чувство, которое только всё портит…

Сам не знаю, как я оказался у дома Карбони. Железная дверь в подъезд была открыта, и на ней дёргался на ветру листок «Просьба не закрывать. Ждём врача».

Мне бы тоже пригодился врач. У которого в чемоданчике есть ампулы с ядом. Доктор, сделайте мне смертельный укол. Прямо сейчас. Потому что я больше не хочу жить. Почему это так трудно — умереть по собственному желанию? Почему невозможно приказать своему сердцу не биться?

Я зашёл в темный подъезд. Пахло сыростью.

Поднявшись на нужный этаж, я сел у стенки. Это Карбони виноват, что всё так плохо. Только он. Не было бы его — не заварилось бы всей этой чудовищной каши. Я бы просто сидел на последней парте и смотрел на Наташу. И фотографировал на переменах. И ничего бы не случилось…

Я встал и осторожно провёл пальцем по кнопке звонка. В голове всплыл ряд картинок: историк открывает, я захожу, стреляю в него из пистолета, потом — себе в голову. И всё. Назавтра мы во всех газетах.

Осталась мелочь — найти пистолет…

Я посмотрел на кнопку. И нажал её. Только зачем?

Никто не ответил, никто не открыл. Я стоял и тупо смотрел на дверь грязно-коричневого цвета. Карбони спрятался от меня, как тогда во сне. Это он был виноват во всей истории и, когда она подошла к концу, трусливо улизнул. Я ещё немного постоял, потом смачно плюнул на дверь и начал спускаться. Трусливый историк! Как мне хотелось больно ударить его! Так, чтобы Карбони ничего не успел сказать, а кулак бы уже пришёлся точно в нос. Я остановился и ударил кулаком по стене. Потом ещё. Было не больно, но я с удивлением отметил, что кожа с костяшек сбита и выступила кровь. Вытерев кулак о брюки, я сел на ступеньку, опустил голову и задумался.

Любовь — определённо гадкое состояние, лишенное смысла. Вот взять жизнь: ты её любишь, холишь, лелеешь, а она покидает тебя. Бросает и всё. То же, как я понял, и с другим человеком. Ты его любишь, а он тебя бросает. Любовь и нужна-то лишь для того, чтобы ощутить зло. Я любил Наташу, чтобы ещё раз понять, что мир недобрый, он криво сделан и криво существует. Алиска любила меня за тем же. Я тоже её предал. Она думает, что сегодня, но на самом деле — заранее, ещё до наших встреч. Это мир Алиске показал, что любовь — штука подлая и неприятная. Я в этом даже, не виноват. Мир выбрал меня инструментом. И Наташа тоже не виновата? Я тряхнул головой. Да какая разница! Может, в мире вообще никто ни в чём не виноват, просто так задумано с самого начала…

Рука заболела. Я поднёс её к губам, слизнул кровь. Я был не прав. Надо было не скрывать от Наташи свои чувства, а вытравить их, как только они появились. Никакой любви в моей жизни больше не будет. Хватит.

Не помню, сколько я сидел на лестнице. Наверное, долго. Мимо прошли какие-то парни, посмотрели на меня и вызывающе громко рассмеялись. Затем сверху послышались шаркающие шаги и сердобольный старушечий голос:

— Мальчик, тебе плохо? — Голос обращался явно ко мне.

Я кивнул.

— А где ты живёшь? — старушка в детстве переиграла в юных следопытов. Второй вопрос оказался настолько неуместным, что я рассмеялся.

Старушка обошла меня и, внимательно посмотрев мне в лицо, видимо, поняла что-то своим старушечьим мозгом, озабоченно покивала головой и начала спускаться дальше, бурча себе под нос что-то вроде: «Вот молодёжь пошла, такие молодые, а уже напиваются».

Вот такая, ё-моё, человеческая любовь и понимание. Если бы я выглядел как сердечник или язвенник, то старушка прошаркала бы назад в свою квартиру и вызвала бы «скорую», а если выглядишь, как пьяный, то изволь подыхать на месте, потому что пить тебе рано. Я даже улыбнулся от такого поворота дел. Кстати, раз уж я выглядел пьяным, то нужно ж было этому соответствовать. Поэтому дальше мне пришла мысль, и вполне здравая. По крайней мере, меня в будущем ожидала тошнота, головокружение, зато это могло отвлечь от сегодняшнего позора.

Я дождался, пока хлопнет подъездная дверь. Потом поднялся с твёрдым намерением напиться сегодня и отправился вниз по ступенькам. Думая о выпивке и уже представляя её внутри и то, как кружится моя голова после, я столкнулся на лестнице с Виктором Валентиновичем. Я его встретил там, где наверняка не мог встретить! Потому что историк мог быть где угодно: трусливо прятаться от меня в своей квартире, целоваться с Наташей в подъезде, удрать к своей бабушке или к подруге, в космос неожиданно улететь на космическом корабле, но что он вот так попадётся мне на лестнице, я не мог и предположить. Историк тоже был удивлён встречей: он стоял, дурацки открыв рот, и смотрел на меня так, будто я не отбрасываю тени или уже мёртвый, а из головы торчит монтировка.

— Елисей? — спросил он осторожно. — Что с тобой?

В этом вопросе было так много бабкиного «Мальчик, тебе плохо?», что я засмеялся.

— Со мной всё в порядке, я живой, стою у вас в подъезде и собираюсь уйти, — отчитался я, когда смех иссяк, а затем собирался проскочить мимо, но историк задержал меня.

— Ты ко мне приходил?

— Нет, — ответил я, — с крыши спускаюсь.

— Глупая шутка! — строго сказал историк. — Что случилось?

Со своими: «Что с тобой?» и «Что случилось?» Карбони напоминал заезженную кассету, каких в детстве у меня были сотни, пока я их не выкинул.

— Ничего, — отчеканил я.

— Так, — он схватил меня за рукав. — Елисей, ты очень плохо выглядишь. Причина этого мне непонятна, но сейчас я отпустить тебя не могу. У меня предчувствие, что это может плохо кончиться. Пойдём ко мне.

— Всё уже и так плохо кончилось, — грустно ответил я, однако вместо того чтобы вырваться и уйти, покорно пошёл вместе с историком к его квартире.