А у нас на стенке глаз – а у вас?
А у нас Мицар погас – а у вас?
А у нас тут Мэри Шелли биоэтику вела,
мы на ней собаку съели
и теперь на самом деле
можем и при артобстреле
отличать добро от зла.
А у нас как раз идет – а у вас?
А у нас наоборот – а у вас?
А у нас вокруг живых
больше, чем в сороковых,
но каких-то малокровных
и совсем нестроевых.
А у нас клубится дым,
надлюдим, неуловим,
мы не видим, что за дымом,
и не слышим, что под ним,
только шорох – мимо, мимо…
Снег проходит до угла,
смерть проходит до угла —
обманулась, промахнулась, не застала, не смогла,
как вы утром говорили – отличать добро от зла?
Сами знаем, мимо, мимо,
все что было объяснимо,
даже если тяжело —
все равно заволокло.
А у нас песок дымится белой пеной,
море длится не бессонницей,
а птицей, белой, парусной частицей
склона сада непрошедшей
части лета обомшевшей оплющавшей
всеми усиками взявшей сохранившей
задержавшей
камень свет поверхность дня…
Замолчите, сумасшедший,
вы пугаете меня.
«Разместиться во времени как в пространстве…»
Разместиться во времени как в пространстве —
на холме, на базальтовом валуне,
посреди степи – на тысячи лет пути.
там ледники в парадном убранстве,
там целакант на песчаном дне
и монорельс везет приматов на водопой,
и город растет, как все живое, потому что может расти,
а море глушит его тепло шестигранной мокрой крупой.
Пересечь черту и увидеть сны,
как их смотрят с внутренней стороны,
на дороге в Калининград стать вещью в себе,
распластаться ящерицей на свету,
на всю длину световой волны —
и вести на красный сигналы до точки Б.
Слышишь, милая, по дороге не говори
с тем, чье небо – над головой, и закон – внутри.
Бестиарий
…крокодилов же ихневмоны подстерегают, когда те, раскрыв пасти, греются на солнце; они вползают в раскрытые пасти крокодилов, перегрызают их внутренности и брюхо и опять выползают из трупов.
Cтрабон, «География» XVII.1.39
Разве это их-невмон? это наш-невмон,
королевский зверь исторических подворотен,
переведен, перемещен и неоценён,
но в экосистеме по-прежнему стоит сотен.
И когда крокодил похищает солнце с небес
иль земная власть подгрызает столпы закона,
фараонова мышь выходит боком от помойки наперерез —
тут конец крокодилу и фараону.
Ускользает обратно к мусорным бакам —
Амон да пребудет с ней —
процветать среди творений второй природы,
потому что зачем поедать совершенно невинных
ядовитых змей,
если есть пищевые и теологические отходы?
«Скажи, носитель языка, куда ты тащишь языка…»
Скажи, носитель языка, куда ты тащишь языка
и что ты хочешь знать?
Я знать хочу наверняка, куда несет меня река,
куда проснусь я вполглазка,
когда придется спать.
а языка несу затем, что сам я – безъязык и нем
и даже встречную ветлу мне не спросить – зачем
она гуляет тут, светла,
зачем листва и ток ствола,
зачем она себя сплела
из атомов и фонем.
А так я облекаюсь в звук, движения воздуха и рук,
распространяюсь весь вокруг,
волна моя легка,
а ты, куда, мой бедный друг, течешь без языка?
«По-английски собрание ящериц называется…»
По-английски собрание ящериц называется
не «парламентом», а «гостиной»,
потому что ящерицы воспитаны и церемонны
и, даже поедая друг друга, не швыряются грязью,
песком и тиной,
не портят газона.
На стенах соборов ящерицы – воплощение всех пороков,
особенно сластолюбия, стремленья к любому счастью,
не знают единой истины и не считают сроков,
при солнце крадут виноград и рыцарей,
читают и спят во время ненастья,
шуршат во всех маргиналиях, оплетая слова закона,
нарушая границы текста, жизнь с аджикой мешая,
потому при конце света ангелам
и придется биться с драконом.
дракон – это тоже ящерица. Просто очень большая.
«Чьи там звуки режутся сквозь стекло…»
Чьи там звуки режутся сквозь стекло
за недальней Тулой?
ты-то думаешь: вот оно, полило, а оно – подуло,
а оно не требует в жертву ни плотников, ни собак,
не читает морали,
просто скручивает твой насущный чердак
по двойной спирали.
Все, что там копилось – только себе, в обрез,
на ночь капнуть под веки,
наполняет воздухом пустые складки небес,
населяет реки.
А в сухую шкурку – лучше на улице не встречать,
а особенно к ночи,
забирается случайная саранча,
расправляет лапки, слышит – «дождь». И стрекочет.
Эрскин Чилдерс, незадолго до ноября
Люди – это те,
у кого есть тень.
А мою давно проглотил прибой —
не с той волной и не с этой волной,
она слышит, как ветер колышет ячмень,
как звякает гильза на мостовой,
как городам дают имена,
остался – рычаг, приводной ремень,
надежный, избыточный, неживой,
способный выбрать точку опоры
и увидеть – из моря встает страна,
а потом лететь, как летит зола,
выходить навстречу из‐за угла,
не писать жене,
не сниться во сне
и стоять – привычно – в любой войне
по две стороны ствола.
«Едет-едет ослик серый, в Кагул не доедет…»
Д. К.