с их собственным стремлением прорекламировать Пермский край и узнать о том, как то же самое делается в других местах. Иногда разговоры на этом и заканчивались, но зачастую они давали начало беседам о тесной взаимосвязи социальных и культурных проектов с другими особенностями взаимозависимости государства и нефти в Пермском крае – с выборами и политикой, с инфраструктурами и преобразованием региональной идентичности в нескольких пересекающихся системах координат. Легкость, с которой разговоры переходили от социальных и культурных проектов к другим вопросам, сама по себе свидетельствует о значимости того, что я рассматриваю в части третьей – «Культурный фронт».
Вот, таким образом, несколько вводных примеров тех типов методов и данных, что служат фундаментом данного исследования. Читатель не встретит здесь ни подробных описаний внутренней работы компании «ЛУКОЙЛ-Пермь», ни рассказов о повседневной жизни нефтедобывающих районов Пермского края, сопровождающихся параллельными этнографическими анализами отдельных нефтяных городов или небольших районов в других частях света[33]. Чаще всего в разговорах об этом исследовании мне задавали вот какой вопрос: все эти данные о государственных и корпоративных проектах интересны, но как обычные люди реагировали на все эти попытки их переделать? Это важный вопрос, но практики повседневной жизни не являются основной темой данной книги. Антропологи – особенно в последние десятилетия – занимаются не только этими проблемами. Поэтому я не стану утверждать, что изученные мною здесь проекты и процессы одинаково принимались и понимались, а также вызывали сходные отклики на всей территории Пермского края.
Моя позиция по этому вопросу отличается от позиции многих интеллектуалов и ученых в самой Пермской области. В 2011 году в программе «Акцент. Культура» Свердловского областного телевидения (телекомпания «ОТВ») известному пермскому писателю и культурологу А. В. Иванову задали вопрос о его путешествиях по отдаленным районам Пермского края и Урала, описанным как в его романах, так и в культурологических очерках. Иванова спросили, много ли времени он проводил, беседуя с местными жителями об истории и собирая фольклор. Нет, ответил он, эта информация утрачена. Местные жители уже не являются носителями локальной идентичности и не обладают полезными исследователю знаниями об истории, да и подлинного фольклора уже не найти. Они могут знать, где хорошо рыбачить или где найти дрова, но «книжные люди… люди, которые прочитали об этих местах в книгах» теперь стали единственными настоящими источниками информации об историческом и культурном развитии Урала.
Я категорически не согласен. Ранее я написал книгу о том, что жители одного села в глуши Пермского края имеют достаточно развитое и сложное историческое сознание, зачастую ускользающее от внимания случайных, посторонних и так называемых книжных людей – особенно тех, кто ищет его в рамках узких представлений о подлинном фольклоре [Rogers 2009]. Уделив в данной книге основное внимание формированию региональных элит, взаимодействию государства и корпорации, а также тому, как с целью полностью изменить население региона, включающее в себя разные сообщества, разрабатывались социальные и культурные проекты, я очень хорошо осознавал, что рискую – пусть ненамеренно и неумышленно – повторить за Ивановым ошибку в представлении о жизни этих людей. Но я решил пойти на этот риск, чтобы воспользоваться аргументацией иного типа. Роль повседневной практики действительно очень возросла в 1990-х и начале 2000-х годов: в то время, когда общественные структуры и институты были разрушены до основания, жизненный уклад зачастую приобретал огромное значение, что случается нечасто[34].
В этих условиях антропологи совершенно обоснованно сосредоточили свое внимание на повседневности, чтобы показать, что для постсоциалистического развития она значит гораздо больше, чем масштабные и в высокой степени отвлеченные планы и проекты, задуманные зодчими переходного периода. Но все изменилось. История, которую я рассказываю в этой книге, в значительной степени повествует о том, как деятельность и проекты формирующейся государственно-корпоративно-культурной элиты приобретали все более ощутимое влияние на перестройку всего региона. Я нисколько не сомневаюсь, что некоторые из живших тогда на огромной территории Пермского края принимали, а некоторые – отвергали планы и проекты этой новой элиты и представляемых ею более масштабных сил, противясь их внедрению на уровне повседневных практик. Однако я утверждаю, что за два последних десятилетия существенно изменились сами условия возможности принимать, отвергать и сопротивляться. И одной из главных задач этой книги является объяснение той роли, которую сыграла нефть в данных изменениях.
Часть I
От социалистической нефти к постсоциалистической
1. Социалистический нефтяной комплекс
Дефицит и иерархии престижа во «Втором Баку»
Да здравствует уральская нефть, бурно стремящаяся на помощь рабочим и крестьянам из глубины Земли!
Транспарант на митинге в поселке Верхнечусовские Городки, 1929 год[35]
Будет полезно начать с пары нефтяных регионов, имевших большое значение для капиталистического мира XX столетия.
В июле 1929 года в округе Гуадалупе, что в штате Техас, на реке Дарст-Крик, к востоку от города Сан-Антонио, была обнаружена нефть. В самом нефтяном месторождении Дарст-Крик не было ничего особенного или примечательного: к тому моменту нефть в Техасе добывали уже почти тридцать лет. Нефтеносный слой залегал на глубине одной мили на территории прибрежной равнины Мексиканского залива протяженностью в шесть миль и разрабатывался целой группой нефтяных компаний, включавших «Humble Oil and Refining» (позднее ставшую частью «Exxon») и «Texas Company» (предшественницу «Texaco»). К 1930 году здесь пробурили уже 186 скважин, сеть трубопроводов соединяла их с нефтебазами Техаса, и, по оценкам, потенциал ежедневной добычи нефти здесь составлял чуть более 155 000 баррелей[36]. Однако по распоряжению «Техасской железнодорожной комиссии», ответственной за управление нефтяными месторождениями штата, в Дарст-Крик было разрешено добывать только одну пятую этого объема. Фактически в этом районе Техаса Дарст-Крик стало первым нефтяным месторождением, которое добровольно пошло на искусственное сокращение добычи, работая в рамках широко обсуждавшейся системы производственных квот, призванной избежать перенасыщения рынка и снижения цен.
Искусственное сокращение добычи имеет ключевое значение для добычи и потребления нефти в условиях капитализма. Человечество быстро истощает ограниченные запасы нефти: в рамках текущих моделей потребления нефть рассматривается как абсолютно дефицитный ресурс. Но капиталистическая нефтяная промышленность, как правило, постоянно прилагает все усилия к тому, чтобы ограничить объемы нефтедобычи с целью удержать рыночные цены и тем самым обеспечить устойчивость как прибыли, так и налогов, взимаемых с этой прибыли государством. Другими словами, основным принципом выживания и процветания капиталистической нефтяной промышленности всегда было создание дефицита. Но в период Великой депрессии, когда резкий спад усугубил и без того острый кризис перепроизводства, искусственное сокращение добычи оказалось неадекватным средством поддержания дефицита