нефти в Техасе. В 1931 году губернатор Росс Стерлинг объявил военное положение и направил войска Национальной гвардии к обширным нефтяным месторождениям Восточного Техаса, чтобы гарантировать, что нефть останется под землей, и вопрос поддержания дефицита техасской нефти быстро стал проблемой национального масштаба [Huber 2013: 27–59][37].
Техас по веской причине оказался в центре усилий по предотвращению перепроизводства в начале 1930-х годов. Регион США, включающий в себя Техас и Оклахому, оставался центром мировой нефтяной экономики со времени появления первого нефтяного фонтана в местечке Спиндлтоп, что возле Бомонта, в 1901 году [Ергин 1999: 88–92]. Так продолжалось и в годы Великой депрессии и Нового курса, и в течение десятилетий субурбанизации, роста потребления и мобильности, последовавших за Второй мировой войной. В эти послевоенные годы, когда мировой центр добычи нефти переместился в Персидский залив и борьба с перепроизводством перешла из сферы ответственности «Техасской железнодорожной комиссии» к картелю ОПЕК, техасская нефть все чаще стала ассоциироваться с мифами об американском Западе (и ностальгией по нему). В послевоенные годы бурно разрабатывались нефтяные месторождения в западном Техасе, и, как показывает Карен Меррилл [Merrill 2012], люди, сколотившие себе там состояния, продолжили традиции американского Запада XIX века – с обширными ранчо, ковбойскими сапогами и шляпами, а также коллекциями картин, непременно включавшими работы Фредерика Ремингтона. Они стали символами Америки того времени и играли все более заметную роль в политике США – как и их деньги. К лету 1980 года умы большей части страны – и, как отмечает Меррилл, всего мира – занимал крайне насущный вопрос, в равной степени касавшийся нефти, капитала и техасских махинаций: кто стрелял в Дж. Р.? (Дж. Р. Юинг, вымышленный владелец «Ewing Oil», был персонажем популярного телесериала «Даллас»; в самом конце третьего сезона в него стреляли – и все зрители строили догадки о том, кто из многочисленных врагов Юинга нажал на курок.)
В 1929 году Венесуэла, бурно развивавшаяся на протяжении предшествующего десятилетия, стала крупнейшим в мире экспортером и вторым по величине производителем нефти (после Соединенных Штатов). Нефтедобыча в Венесуэле началась в 1914 году на западе страны, возле городка Мене-Гранде, и в 1920-е годы распространилась вдоль берегов близлежащего озера Маракайбо. Иностранные компании – главным образом подразделения «Standard Oil» и «Royal Dutch Shell» – управляли здесь добычей нефти, и расширение их деятельности быстро меняло Венесуэлу. На национальном уровне огромные прибыли компаний и поиски новых месторождений в 1920-х годах стали толчком к укреплению государства, ранее бывшего в высшей степени децентрализованным. Государство Венесуэла, прежде практически во всем ассоциировавшееся с личностью президента Хуана Висенте Гомеса, теперь постепенно становилось все богатеющим арендодателем для иностранных корпораций, а это основной путь развития «природоэкспортирующих» государств, в том числе нефтегосударств [Coronil 1997]. В различных нефтедобывающих регионах Венесуэлы появились многочисленные нефтяные поселки, населенные иностранными руководителями, а также работниками – как из числа жителей Венесуэлы, так и мигрантами. Мигель Тинкер Салас утверждает, что эти нефтяные поселки были движущими факторами для социальных и культурных изменений далеко за пределами их хорошо охранявшихся границ [Tinker Salas 2009][38]. Расовая иерархия внутри этих нефтяных поселков – с белыми руководителями наверху и венесуэльцами, а также рабочими-мигрантами, занимавшими более низкие должности, – начала трансформировать представления о расе и идентичности по всей стране. В нефтяных поселках зарубежные управляющие обучали венесуэльцев работать в рамках капиталистической трудовой системы и по расписанию, ожидая от них эффективности и своевременности выполнения задач. «Наличие [этих нефтяных поселков], – пишет Тинкер Салас, – резко изменило картину венесуэльской сельской местности и даже крупных городских районов, внеся в нее новые типы жилой застройки, новые модели потребления и формы социальной организации, повлияв на моду, отдых, спорт и питание» [Tinker Salas 2009: 170]. Эти новые модели и формы распространились, пусть и неравномерно, из нефтяных поселков вокруг озера Маракайбо на остальную часть Венесуэлы. Они выражались и в «нефтяном столкновении» XX века [Ghosh 1992] между богатыми международными корпорациями, базирующимися в Соединенных Штатах и Европе, и местным населением по всему миру.
В апреле 1929 года нефть была обнаружена в Пермском крае в Советском Союзе. В 1925 году исследовательская группа геологического факультета Пермского университета под руководством геолога П. И. Преображенского обнаружила крупные залежи калийных солей на севере Пермского края и искала новые месторождения в аналогичных геологических структурах недалеко от поселка Верхнечусовские Городки, примерно в пятидесяти километрах от Перми.
Пробурив скважину до уровня, на котором ожидали найти калийные соли, и не достигнув нужных результатов, Преображенский и его команда двинулись глубже – как в исследовательских целях, так и для проверки износостойкости своего оборудования [Курбатова, Сафрошенко 2006: 84]. 16 апреля нефть извлекли на поверхность из скважины глубиной 328 метров. 5 мая в газете «Правда» появилась публикация об «огромных перспективах нового нефтеносного района», 7 мая Верховный совет народного хозяйства (ВСНХ) отметил огромную значимость открытия нефти в регионе, где располагались важнейшие металлургические заводы, а 18 мая он распорядился создать «Уралнефтьбюро» для руководства работами по разведке нефтяных месторождений Урала [Биккель, Федотова, Юзифович 2009: 25–26].
Нефть, найденная в Верхнечусовских Городках, была первой в мире полностью социалистической нефтью: обнаруженной, разработанной в социалистическом государстве и пропущенной через ряд политических, экономических, социальных и культурных структур, радикально отличавшихся от структур капиталистических нефтяных регионов Техаса и Оклахомы в Соединенных Штатах, территории озера Маракайбо в западной части Венесуэлы и, по сути, всех прочих нефтеносных районов, открытых к тому моменту[39]. Советский Союз, конечно, унаследовал огромные нефтяные месторождения Баку и Грозного, которые были разработаны в дореволюционный период [Tolf 1976], но нефть только что открытого Волго-Уральского нефтеносного бассейна питала первый в мире нефтеносный район, оборудованный с нуля в условиях социалистической политической экономии и социалистического социокультурного строительства[40]. Быстрые действия ВСНХ после открытия, сделанного Преображенским, показывают, что нефти придавали огромное значение для социалистического проекта в целом. Без нефти в Советском Союзе не могли бы реализоваться ни знаковые преобразования коллективизации и индустриализации, ни наращивание военной мощи, ни, десятилетия спустя, его экспансионистские цели в Восточной Европе (где было мало собственных нефтяных ресурсов). Л. М. Каганович, заместитель Сталина и народный комиссар нефтяной промышленности с 1939 по 1940 год, так высказался об этом на XVIII съезде коммунистической партии в 1939 году: «Каждый понимает, что без нефти – нет и трактора. А раз нет трактора – нет хлеба, хлопка. Без нефти – нет автомобиля, нет авиации»[41].
Но, что бы ни говорил Каганович, самой примечательной особенностью социалистической нефти была ее незначительная роль по сравнению как с другими