чтобы искать нефть на всей территории между Волгой и Камой. Новый нефтедобывающий регион также получил свой первый план из Москвы: пять миллионов тонн нефти к концу первой пятилетки – к 1933 году [Гашева, Михайлюк 1999: 11–14].
Эта цифра изначально была чересчур оптимистичной и фактически приближалась к плановой задаче для месторождений в Грозном, работа которых была давно налажена. Большая цифра, вероятно, была связана не только с амбициями государства, но и с региональными закулисными махинациями. Руководители уральской экономики хотели победить в борьбе за государственные инвестиции и превзойти другие горно-металлургические регионы (особенно Украину), но переоценили свои возможности – особенно во время первой пятилетки [Harris 1999]. План сорвался сразу же, как только выяснилось, что месторождение в Верхнечусовских Городках неглубокое, давление в нем невелико, а нефть низкого качества. В самый продуктивный 1933 год здесь добыли только пятнадцать тысяч тонн, и с тех пор добыча неуклонно снижалась, пока месторождение не забросили навсегда в 1945 году. В начале 1930-х годов к югу от Перми было обнаружено еще несколько небольших месторождений нефти, но существовали очень большие сомнения в том, что Уральский бассейн действительно станет основным нефтедобывающим регионом, как предсказывали некоторые геологи. Новая надежда затеплилась в июле 1934 года, когда телеграфные провода раскалились из-за данных о еще одном случайном открытии – на сей раз в городе Краснокамске, в пятидесяти километрах к западу от Перми, где при бурении артезианской скважины для обслуживания новой бумажной фабрики наткнулись на нефть на глубине 190 метров. Как и в случае с Верхнечусовскими Городками, город немедленно наводнили специалисты с новым оборудованием, причем буровые бригады часто размещались во временных бараках или в домах крестьянских семей на окраинах.
Однако первоначально нефти оказалось немного, и она была более низкого качества, чем предполагалось. К концу 1934 и в течение 1935 года многие геологи приходили к выводу, что Краснокамск – еще один ложный след и, возможно, даже доказательство того, что крупные месторождения нефти на Урале никогда не будут найдены. Москва приказала прекратить буровые работы вокруг Краснокамска в начале 1936 года, но Н. П. Герасимов, главный геолог «Прикамнефтеразведки», решил, что его команда тем не менее продолжит бурение на одной скважине – номер семь, одной из самых глубоких среди запланированных в этом районе [Абатурова 2003: 12–13], – и 2 апреля 1936 года на глубине 934 метра они обнаружили более крупное нефтяное месторождение с более качественными нефтяными запасами. Это открытие было принято в качестве решающего доказательства наличия на Урале новых значительных месторождений нефти, и к 1938 году здесь появилось так много новых скважин и появление стольких еще было запланировано, что высшее руководство рассматривало вопрос о перемещении всего города Краснокамска с целью освобождения территории для объектов нефтедобычи, запланированных к постройке заводов и небольших предприятий по очистке [Биккель, Федотова, Юзифович 2009: 38]. Однако планировщики удовольствовались рядами колодцев и вышек вдоль нескольких основных улиц города. Советский центр по разведке и добыче нефти в Волго-Уральском бассейне переместился в Краснокамск и оставался там еще десятки лет.
В 1939 году, когда добыча в Краснокамске неуклонно росла, XVIII съезд коммунистической партии официально определил приоритетность развития Волго-Уральского нефтеносного бассейна, а В. Н. Молотов заявил, что следует «дело создания в районе между Волгой и Уралом новой нефтяной базы – второго Баку – считать первостепенной и неотложной государственной задачей»[44]. Статья в «Правде» того времени отражает интенсивность кампании по разработке нефти на Урале:
Страна не жалеет сил и средств, чтобы темпами, которых никогда не знал старый Баку, когда им владели капиталисты, создать еще одну мощную нефтяную базу на Востоке, по сути дела – в центре страны. Трудно переоценить громадное политическое, хозяйственное и оборонное значение этого факта[45].
На самом деле увеличение нефтедобычи в Волго-Уральском бассейне произошло весьма вовремя, для того чтобы поддержать усилия Советского Союза на фронтах Второй мировой войны: это был и резерв (скорее ожидаемый, чем реальный) на случай, если Баку попадет в руки Германии, и, поскольку война затягивалась, источник скромных дополнительных поставок на фронт. Когда эвакуированные жители западных регионов наводнили Пермский край, отсюда потекла переработанная нефть, и большая ее часть поступала из все более интенсивно разрабатывавшихся месторождений в Краснокамске и вокруг него. С помощью эвакуированных из Баку и Грозного экспертов по бурению, прибывших на теплоходах с четырьмя тысячами тонн бурового оборудования [Биккель, Федотова, Юзифович 2009: 46], бригады из Краснокамска установили рекорд по количеству пробуренных метров. Важность развития Волго-Уральского бассейна сохранилась и после войны, и в четвертую пятилетку (1946–1950) развитие этого нефтедобывающего региона было провозглашено приоритетным по сравнению со всеми остальными [Славкина 2007: 55][46]. В своей речи на предвыборном собрании в 1946 году Сталин поставил цель: к 1960 году добывать 60 миллионов тонн нефти в год, чтобы гарантировать безопасность Советского Союза от всяких случайностей. В то время добыча составляла только 19,4 миллиона тонн, что было значительно ниже довоенного максимума (чуть более 30 миллионов тонн). В послевоенный период управление нефтедобычей в стране стало сферой ответственности заместителя Сталина Л. П. Берии, выпускника Бакинского политехникума, который занялся подготовкой рабочих для нефтяной промышленности [Славкина 2007: 60].
Итак, в первые десятилетия разведка и бурение на нефтяных месторождениях Пермского края развивались поразительными темпами, движимые как амбициозными внутренними планами, так и внешними угрозами, поскольку тогда казалось, что судьба социалистического эксперимента в Советском Союзе висит на волоске. Капиталистическая борьба за контроль над нефтяными месторождениями, будь то для обеспечения доступа к ним или предотвращения кризисов перепроизводства, часто сопровождалась насилием со стороны государства и ⁄ или корпораций – иногда в защиту самих нефтяных месторождений (например, когда Национальная гвардия была вызвана на нефтяные месторождения Восточного Техаса в 1931 году), порой в ходе жестоких столкновений между руководством и работниками (таких как изображенные в разоблачительном романе Эптона Синклера «Нефть!»), а иногда в более крупных массовых выступлениях, межгосударственных войнах и международных конфликтах[47]. В сталинские тридцатые годы от вопроса о том, когда и где будет можно (если будет вообще) добывать больше нефти, – одного из аспектов дефицита нефти в социалистическом контексте – могла зависеть свобода, а порой и жизнь каждого – от геологов до буровых инженеров.
Судьбы многих геологов, к примеру, зависели от открытия нефти на Урале. В 1920-х и начале 1930-х годов ключевые посты в управлении советской геологией – как и многие академические дисциплины – делили между собой лучшие представители дореволюционной профессуры и революционеры нового поколения[48]. Одно из