и условностей. Трогательно, что, хотя бы оглядываясь назад, он испытывал сожаление оттого, что так и не решился нарушить эти запреты. Он был не только, подобно всем нам, созданием своего времени, он боролся с конвенциями той эпохи, в которой ему довелось жить, а иногда и с самим собой.
Опять-таки согласно Кондиви (который к тому времени превратился из секретаря и помощника в летописца жизни Микеланджело), узнав о смерти Виттории, Микеланджело едва не обезумел от горя[1368].
У нас есть свидетельства того, что переживал Микеланджело в эту пору; они рассеяны в его письмах. Своему старому другу священнику Фаттуччи он написал, что последнее время он глубоко несчастен, он сидел дома и перебирал кое-какие вещи и тут нашел несколько стихотворений, которые и посылает Фаттуччи во Флоренцию, хотя и не уверен, что уже не отправлял их ему прежде. «Вы, конечно, скажете, что я стар и выжил из ума. Но, говорю Вам, кроме сумасшествия, я ничего лучшего не нахожу, чтобы жить здоровым и вдали от страстей»[1369].
Тогда же, в марте или в начале апреля 1547 года, с признательностью отвечая на письмо, в котором поэт-гуманист Лука Мартини выражал восхищение его литературным талантом, Микеланджело с горечью добавляет: «Я стар, и смерть отняла у меня все помыслы молодости. И тот, кто не знает, что такое старость, должен терпеливо ждать ее прихода, ибо раньше он испытать этого не может»[1370].
Ученый и критик Бенедетто Варки в качестве темы лекции, которую прочитал во Флорентийской академии, обществе, основанном в 1540 году с целью содействовать изучению итальянской литературы, предпочел выбрать одно из стихотворений Микеланджело[1371]. Этот филологический анализ, опубликованный отдельной брошюрой, стал великолепной данью уважения поэту, который так и не прослушал полного курса латинской грамматики и, соответственно, никогда в полной мере не ощущал себя истинным, признанным литератором. Однако выбор Варки не мог не опечалить Микеланджело, ибо сонет, которому тот посвятил своему лекцию, был обращен к Виттории Колонна.[1372]
А в жизни художника не прекращались утраты. 21 июня 1547 года умер Себастьяно дель Пьомбо; хотя их отношения после размолвки по поводу того, какую штукатурку следует выбрать для фрески «Страшный суд», никогда более вполне не наладились, вероятно, весть о его смерти стала для Микеланджело ударом. В январе 1548 года скончался самый нелюбимый его брат Джовансимоне, уход которого, по крайней мере, послужил для Микеланджело поводом выбранить племянника Лионардо. Он обвинил молодого человека в том, что тот воспринимает смерть дяди с недопустимым легкомыслием: «Напоминаю тебе, что он был моим братом, и, как бы там ни было, его кончина моей душе далеко не безразлична»[1373].
Видимо, именно в эту мрачную пору Микеланджело написал одно из самых удивительных своих стихотворений. Речь в нем не о любви, не о Боге, не о неоплатонической метафизике. Это поэтические размышления о старости, одновременно и цинично-комические, и изобилующие скатологическими подробностями; дом Микеланджело выступает в них метафорой его стареющего тела с первых строк, где описывается его расположение на уличном рынке XVI века Мачелло деи Корви с царившей на нем невообразимой антисанитарией: «У входа кал горой нагроможден, / Как если бы обжоре-исполину / От колик здесь был нужник отведен… Кошачья падаль, снедь, дерьмо, бурда / В посудном ломе – все встает пределом / И мне движенья вяжет без стыда…»
В стихотворении словно бы различимы отголоски шекспировской «Бури» и образы, напоминающие плененного духа Ариэля: «Я заточен, бобыль и нищий, тут, / Как будто мозг, укрытый в костной корке, / Иль словно дух, запрятанный в сосуд». Некогда великолепный дом, на взгляд желчного меланхолического автора, обратился в «могильную норку», «где лишь Арахна то вкушает сон, / То тянет нить кругом по переборке»[1374].
В стихотворении перечисляются его недуги и говорится об ослаблении всех способностей: «С озноба, с кашля я совсем размяк…», «калекой, горбуном, хромцом, уродом / Я стал…», «Крыла души подрезаны ножом…», «В мешке из кожи – кости да кишки…», «Глаза уж на лоб лезут из башки…», «Не держатся во рту зубов остатки – / Чуть скажешь слово, крошатся куски»[1375]. Прибегая к раблезианским гиперболам, Микеланджело настаивал, что он дряхлый, усталый старик: «Одышка душит, хоть и спать бы рад», «Влез в ухо паучишка-сетопряд, / В другом сверчок всю ночь поет по нотам», «Лицо, как веер, собрано все в складки – / Точь-в-точь тряпье, которым ветер с гряд / Ворон в бездождье гонит без оглядки». «Калекой, горбуном, хромцом, уродом / Я стал, трудясь, и верно обрету / Лишь в смерти дом и пищу по доходам». В оригинале он, весьма нелестно оценивая «Давида», «Моисея» и «Пьету», описывает свое искусство с помощью поразительной метафоры «tanti bambocci» («куча карапузов»), или, как предпочел передать этот образ английский переводчик Микеланджело Энтони Мортимер, «those big dolls» («большие неуклюжие куклы»).
Стоил ли этот результат невероятных усилий? «Зачем я над своим искусством чах, / Когда таков конец мой, – словно море / Кто переплыл и утонул в соплях». «Прославленный мой дар, каким, на горе / Себе, я горд был, – вот его итог: / Я нищ, я дряхл, я в рабстве и позоре. / Скорей бы смерть, пока не изнемог!»[1376]
Стихотворным жалобам вторят и ворчливые письма Микеланджело к племяннику Лионардо. Он без конца сетовал на бедность, возможно, потому, что спустя год после того, как приступил к работе над планом собора Святого Петра, все-таки утратил доходы от переправы через По. Едва ли в этом была вина папы, поскольку Микеланджело лишился этой прибыли, когда жестокий, алчный и склонный к непредсказуемым поступкам Пьерлуиджи Фарнезе был зверски убит своими подданными. Они закололи его и вывесили его тело из окна его дворца в Пьяченце 10 сентября 1547 года; как следствие, семейство Фарнезе потеряло контроль над герцогством, а вместе с ним и доходы Микеланджело от речной переправы. В конце концов Павел III нашел ему другую подходящую синекуру – место нотариуса по гражданским делам в канцелярии города Римини.
В этом бурлескном стихотворении содержатся унылые намеки на то, что автор страдает от камней в почках. В 1548 году и позднее, весной 1549-го, он посылал Лионардо красочные описания своих недугов[1377]. В марте 1549 года он сообщал племяннику: «Что касается моей болезни, которая не дает мне мочиться, мне с тех пор стало очень худо: я выл день и ночь без сна и без всякой передышки»[1378]. Доктора прописали ему