уже никогда не будет рядом?
Он проклинал сарванов, тщетно погрозив небу кулаком, и тут ему стало так тоскливо на душе, что он испытал безудержное желание страдать и плакать.
«Ах! – думал он, словно избалованный ребенок. – Видно, мне на роду написано быть несчастным. Ах! Написано на роду? Что ж, хорошо, буду несчастным! И даже более несчастным, чем мне суждено!»
Человек всегда полагает себя хозяином своей судьбы.
Чтобы усугубить свое ужасное одиночество, герцог решил закутаться в черный саван темноты, но столь велика была его растерянность, что он забыл, который час. Он повернул электрический выключатель, чтобы выключить солнце, которое принял за лампу. Загорелся плафон, желтоватый и тусклый в дневном свете, словно глаз совы.
Господин д’Аньес тут же взял себя в руки.
– Поздравляю! – сказал он вслух. – Мало-помалу ты уже становишься слабоумным. Ах! Нет! Нет! Ах! Только не это! Пусть даже ради того, чтобы увидеть ее в последний раз, мертвой и обезображенной – чтобы принести ей цветы и опустить ее в могилу, – ты должен жить! И жить весь, телом и душой!.. Ну же! Встряхнись, приободрись!
Глава 20
Исчезновение видимого
Письмо Тибюрса, столь глубоко взволновавшее Франсуа д’Аньеса, на господина Летелье, которому герцог переслал его в Мирастель, не произвело ни малейшего впечатления. Астроном и его домочадцы давно уже ограничивались другим. Они все: наконец-то исцелившийся Максим, поседевшая и даже не помышляющая об элегантности госпожа Летелье, немного ссутулившаяся и такая маленькая госпожа Аркедув и бедная чета Монбардо, заметно постаревшие и подавленные, – они все теперь были заняты лишь тем, что разглядывали в телескоп дно аэриума, где в вакууме иногда происходили небольшие движения, вызванные волнениями пленников, да ходили опознавать (по мере того, как те падали с неба) все новые и новые трупы несчастных.
Тела падали всегда по ночам. Как и предполагал Робер, в сумерках сарваны, должно быть, становились более активными и чувствовали себя более уверенно; так что не проходило ни одной ночи без привычного уже свиста, ни одного утра без того, чтобы какой-нибудь крестьянин не явился в замок сообщить, что в его виноградник прилетел чей-то труп. Жители деревень мало-помалу успокоились; от зари и до вечера они трудились на земле, удобренной человеческой плотью. Иногда на полях они находили упавших ночью птиц, иногда – мужчин или женщин. На их зов прибегали Максим, его отец и дядюшка. Теперь на трупах уже не было следов анатомических операций – ни вивисекции, ни препарирования, ни истязаний. Они были целыми, благопристойными, но чрезвычайно худыми. Вскрытие показывало, что их убивали болезни и отнюдь не сарваны.
Пленники умирали от недостаточного ухода и лечения, нехватки свежего воздуха и здоровой пищи.
Но умерших становилось все больше и больше.
Пометки о трупах вносились в составленные списки исчезнувших, и примерно к 10 октября господин Летелье уже с абсолютной уверенностью мог сказать, что наверху оставалось всего двадцать пять несчастных, среди которых были Мария-Тереза, Анри, Фабиана и Сюзанна.
То было ужасное открытие. Судя по всему, жить им оставалось недолго: еще дней двадцать – и все четверо пропавших будут мертвы.
Мирастель наполнился стенаниями и плачем.
Следующей ночью сердца обитателей замка едва не разорвались на части, когда дважды раздался свист… Но то упали чьи-то козел и ослица.
Те, кого ожидали, в последующие несколько дней так и не прилетели.
Висевшее в зените темное пятно не двигалось и никак не менялось, разве что оживление в бороздках пошло на убыль, движение замедлилось.
В период с 10 по 18 октября с неба упало девять человеческих тел и дюжина трупов животных. В аэриуме оставались еще шестнадцать обреченных на смерть бедняг.
Сон, казалось, навсегда покинул замок. По ночам, прислушиваясь к далеким шумам, каждый страдал от странных слуховых расстройств. 19-го числа, в два часа утра, во тьме раздался своеобразный шум, ничуть не напоминавший привычный свист, – словно град дробинок просыпался с неба, изрешетив ночную тишину… Шум повторился несколько раз подряд. Господин Летелье вышел на террасу вместе с остальными домочадцами. Луна только что зашла; в рассеянном сиянии ее свет еще пробивался на западе.
Дул легкий свежий ветер.
Шум возобновился, в то время как что-то вроде темной тучи со свистом мелкой дроби обрушилось на болото в районе Сейзерьё. Вслед за первой «тучей» тотчас же упала вторая. Затем третья, четвертая, пятая… Они грузно обрушивались одна на другую, сотрясая влажную землю.
Астроном и его близкие насчитали их тридцать две. Тридцать третья, внешне уже не имевшая с тучей ничего общего, упала с совершенно другим звуком, походившим на лязганье ударяющихся друг о друга железок. Все это просы́палось явно из невидимой гавани, упав чуть южнее лишь благодаря легкому ветру.
Чем были эти посылки надвоздушного мира? Определенно не людьми и не животными – эти приземлялись абсолютно иначе. Что еще задумали сарваны?..
Солнца ждали с ожесточенным нетерпением.
Наконец оно взошло, осветив небольшие холмики посреди болота. Приблизиться к ним, возвышавшимся по центру топкой и опасной трясины, не представлялось возможным, к тому же и никакого движения на болоте не наблюдалось.
Астроном решил рассмотреть их в свою лучшую трубу, для чего все поднялись в обсерваторию башни.
Оптическая трубка, вставленная в телескоп и наведенная на квадратное пятно, стояла на том же месте, куда ее и определили многие недели назад.
Господин Летелье приник глазом к окуляру.
– Вот так дела! – проговорил он. – Никто не прикасался к моему телескопу? А то я больше не вижу аэриум! – Он осмотрел аппарат. – Да нет, он направлен туда же, куда и раньше… и однако же аэриума нет в поле обзора! Он исчез!
– Боже правый! – воскликнула госпожа Монбардо. – Не может быть!
– Исчез? А не могли они переместить этот огромный дворец? – предположил Максим.
– Или вдруг случилась какая-то катастрофа? – подал голос доктор. – Вроде некоего надвоздушного землетрясения?
– Тогда бы я хоть что-то, но видел!.. Здесь же нет ничего! Абсолютно ничего! В той самой точке, где я еще вчера вечером наблюдал дно аэра… А! Подождите-ка!
Он опустил небольшой телескоп, наведя его на пригорки в центре болота. Затем увеличил масштаб изображения и увидел огромное, оливкового цвета пространство с коричневатыми участками земли, а на них – вкопавшиеся на три четверти в почву самые разнообразные предметы: сухие ветви, серые кроны деревьев, целая куча бесформенных штуковин всех цветов и оттенков, среди которых он смог различить позолоченный силуэт петуха…
– Вот где аэриум – на болоте! – сказал господин Летелье, распрямляясь. – Или, скорее, те предметы, которые делали его видимым. За ночь на болото просыпались тучи земли; сарваны