и теперь пытаются представить нам в качестве невидимого аэроскафа, покрытого знаменитой Арнольдовой краской. Браво, лицемеры! Но нас вам больше не провести».
Так родилась легенда о Синей угрозе, которая, однако же, была самой что ни на есть реальностью.
Тем не менее Арнольдова, как ее называли, краска действительно была изобретена.
Не теряя ни минуты, шведский химик отправился в Париж, захватив с собой фрагмент аэроскафа, на котором – до победоносной амальгамы – потерпел поражение не один десяток соединений и смесей! Арнольд закрасил его лишь частично, так что фрагмент представлял собой брусок наполовину невидимый и наполовину канареечно-желтый. Но – первое разочарование! – парламент отказался вотировать даже самую минимальную субсидию. К сожалению, не удалось реализовать и проект созданного специально для покраски аэроскафа анонимного общества с капиталом в четыреста тысяч франков.
Арнольд проявил больше великодушия, чем весь французский народ. Взяв на себя значительные – так как эта краска обходилась в более чем 3000 франков за литр – расходы, он изготовил необходимое ее количество.
Обычно покраска призвана скрывать, на сей же раз ей предстояло проявлять.
Когда все было готово, Арнольд собрал вокруг воздушного корабля целый конгресс ученых, изъявивших желание присутствовать на этом вернисаже нового – для Гран-Пале – жанра. Белуар[73] воздвиг подмостки, окружив невидимый летательный аппарат амфитеатром скамей и ступеней.
В назначенный день, который выпал на 5 октября, представ перед галереей знаменитостей из разных стран, скандинав облачился в белый рабочий халат и взялся за кисть. Кинематографические и фотографические аппараты образовали большой круг (ввиду того что банки с краской были расставлены со всех сторон), оркестр играл героический марш. Невидимое начало мало-помалу проявляться.
Словно создаваемые обмакнутой в краску кистью, в пространстве вдруг одна за другой показались все детали воздушного судна: в первую очередь – ужасные щипцы, устрашающего вида секатор и грозная корзина в форме сачка с решетчатой сетью; все три этих предмета – на шарнирных ручках, вытягивающихся при помощи выдвижных втулок. Вслед за ними и машинное оборудование выставило напоказ свои изощренные переплетения, бесчисленные и потешные сферы, пустые коробы, в которых, галопируя на месте, оснащенные механическими устройствами, земноводные порождали «живую силу» аппарата. На глазах у зрителей вытянулся судовой валопровод, превратившись в длинный тубус и увенчавшись таким же желтым, как он сам и как и все механизмы (в том числе – щипцы-секатор), воздушным винтом. Затем кисть Арнольда прямо в воздухе начала вырисовывать разрозненные инструменты, одни из которых имели вид элементарный и объемистый, тогда как другие выглядели чрезвычайно сложными и многозначными, – увы, но арнольдовская краска накладывалась на их утонченные формы слишком густыми слоями.
Зависнув посреди пустоты, Арнольд ползал, скользил, протискивался между невидимым устройством кабин. Закрасив внутреннее устройство аэроскафа, он подозвал помощников и уже вместе с ними продолжил свою чарующую работу.
Щипцы-секатор и корзина в шафранной башне, напоминавшей дымовую трубу парохода; аудитория вздрогнула: она узнала цилиндр, в котором множество пленников натерпелись такого страха…
Но между стенами, потолками и полами оставался воздух; вокруг машинного оборудования и приборов образовывались отсеки. Аэроскаф напоминал небольшое судно, разве что построенное наоборот, начиная с того, чем обычно заканчивают, – по-прежнему не хватало корпуса. Чтобы выкрасить его, Арнольду и помощникам пришлось стать на лестницы и наносить краску широкими мазками. Одна за другой внутренности подвоздушного корабля скрывались за жесткой и выпуклой желтой оболочкой, возникавшей перед ними неким магическим образом.
Наконец ровный слой Арнольдовой краски покрыл весь корпус, и посреди арены возникла длинная, канареечного цвета сигара. Выглядела она столь похожей на дирижабль – и лимонный оттенок лишь усиливал это сходство, – что по рядам собравшихся прокатился удивленный ропот.
Арнольд вернулся в аэроскаф, чтобы закрасить заднюю часть трюма… и когда под звуки шведского гимна вынырнул из люка и встал на крышку, словно на спину сраженного им монстра, то был встречен шквалом аплодисментов.
Цвет! Цвет! Принцип видимости, без которого наши глаза были бы бесполезными диковинами! Цвет, который единственный оправдывает существование зрения! Цвет воссоздал эту скрытую материю, и теперь все видели невидимое.
Арнольд отвесил глубокий поклон. Пятна на халате придавали ему живописности, а с пропитанной краской кисти падали золотистые капли.
Толпа расходилась скрепя сердце. К тому моменту, как Гран-Пале покинул последний зритель, краска уже высохла, и опустилась безлунная и беззвездная ночь, столь густая, что аэроскаф в ней снова сделался будто бы невидимым, затерянным во мраке, который упраздняет цвет.
Однако в самом сердце этого сумрака, в то время как на банкете в честь конгресса ученых полторы тысячи приглашенных набивали свои животы и праздновали победу человека над невидимым, – в самом сердце этого сумрака совершалась неприметная и неумолимая работа, непостижимая работа безвестных, бесконечно малых сил, работа – нет, скорее даже столкновение – движущихся атомов и частиц.
* * *
Это произошло во мраке и тишине. Как именно – никто не знает.
Белуар, который явился чуть свет демонтировать подмостки, аэроскафа уже не обнаружил – на его месте лежал лишь слой желтой пыли. Очень тонкий слой мельчайшей пыли.
Напрасно все носились взад и вперед по манежу, ощупывая воздух и прокалывая пустоту огромными шестами…
Аэроскаф исчез. Шведская краска, разрушительно действующая на невидимую субстанцию, разъела его за несколько часов. Еще вчера купавшийся в лучах славы, Арнольд сделался объектом всеобщих насмешек. Химик рвал на себе волосы, не понимая, как аэроскаф мог превратиться в пыль, если опытный образец, то есть окрашенный им фрагмент этого же воздушного судна, коррозии не подвергся…
Наконец Арнольда осенило. Какой-то раствор из тех, которыми он обрабатывал образец, пока не достиг положительного результата, судя по всему, обладал способностью подавлять вредное воздействие Арнольдовой краски, в то время как сам аэроскаф никакой предварительной обработке не подвергался.
Раствор! Да, но какой? Он столько их перепробовал!..
И потом, стоит ли выяснять это теперь, когда аэроскаф исчез?
Арнольд тем не менее попытался воспроизвести невидимую материю, синтезировать эту странную субстанцию, анализ которой стоил ему стольких мучений (но так и остался незавершенным вследствие того, что соединение состава с кислотами давало самые нелепые реакции). Все, чего он сумел добиться, так это получить под воздействием переменного тока из нескольких образцов некую дьявольскую смесь, израсходовав при этом, однако же, весь остаток бесценного металла.
Сей труд лишил докучливого шведского изобретателя рассудка, и на родине его пришлось поместить в клинику. Безумец и сейчас в Гетеборге. Он то изъявляет желание закрасить надвоздушные материки, чтобы обратить их в пыль, то, полагая, что ему удалось скорректировать действие краски, порывается покрыть лаком голубой небосвод, чтобы на весь наш неблагодарный и ироничный мир