сбрасывали ее целыми вагонами, избавляясь от своего океанографического музея!
Его окружали мертвенно-бледные лица.
– А как же… люди и прочая живность? – вопросила госпожа Аркедув. – Шестнадцать пленников?
– Анри?
– Сюзанна?
– Мария-Тереза?
– Фабиана?
– Никакой живности там нет. Как, впрочем, и трупов…
Наверху тоже ничего не осталось.
– Сарваны перевезли их в другую точку своей вселенной!
– Не говори так, Максим! – воскликнула дрожавшая словно осиновый лист госпожа Летелье. – Я тебя умоляю! Только не это!
– Но на что вы надеетесь, мама?
– Откуда я знаю!..
Максим сменил отца у окуляра телескопа. Пока он обследовал пригорки, все молчали.
В этот момент где-то очень, очень далеко, среди всех прочих звуков пробуждающейся природы, затявкала собака.
Госпожа Аркедув вся обратилась в слух.
Тявканье приближалось.
Слепая приложила обе руки к сердцу. Остальные смотрели на нее с любопытством. Она слушала собачий лай так, словно восхищалась сиянием вновь обретенного света, но пребывала в таком волнении, что не могла вымолвить ни слова.
– Мама, мама, – прошептала госпожа Летелье, – это ведь Флофло, правда?
Госпожа Аркедув смежила веки, и все обменялись вопрошающими взглядами. Флофло? Флофло, которого Робер и Максим видели у сарванов! Флофло жив и вернулся?.. Бабушка, должно быть, ошиблась!..
И однако же, это был именно он – Флофло.
Он примчался, высунув длинный розовый язык, прыгая от радости, несмотря на усталость, и начал лизать руки, лица, даже ботинки. Но как он истощал, этот бедняжка-шпиц!
И был такой грязный – если бы вы только знали! Дорожная пыль буквально въелась в длинную черную шерсть, к тому же сильно промокшую…
– Совсем не нужно быть чародеем, – здраво рассудил Максим, – чтобы увидеть, что эта собачка перед своим довольно-таки долгим забегом побывала в воде. Должно быть, пока бежала, окунулась в речку-другую. Но вот откуда бежала? Определенно не от этих пригорков; мы бы увидели, как она пересекает болото, и потом, тогда она так сильно не устала бы и не покрылась бы пылью. Но и того, что сарваны сбросили ее с…
Закончить ему не позволил колокольчик, прозвеневший у входной двери.
Присутствующих охватило такое замешательство, что они побледнели; то была смесь надежды и тревоги, от которой все вдруг ощутили внезапную слабость и озноб.
Их ждало разочарование: посетителем оказался некий крестьянин, прикативший на велосипеде.
Но на смену разочарованию тут же пришло волнение: этот крестьянин доставил письмо, адресованное мсье Летелье.
И тогда уже замок наполнился исступленной, непередаваемой, безумной радостью, так как письмо было от друга господина Летелье, человека, который проживал в Люсее, на берегу Роны, в восемнадцати километрах от Мирастеля, и в письме этом говорилось следующее:
(Док. 988)
Приезжайте скорее. Сегодня утром на одном из островков реки, между Люсеем и Массиньё-де-Рив, обнаружили пропавших. Все они живы, даже не ранены. Власти поместили их под карантинный надзор.
Несмотря на странность последней фразы, всех охватило безудержное ликование. Им казалось, что внезапно изменилась сама атмосфера. Астроном говорит об этом так: «Я словно избавился от смирительной рубашки, которую вынужден был носить на протяжении шести месяцев!» Смех воскресал в горле, но лица потеряли к нему привычку, да и щеки ему противились. Все совершали бесчисленное множество бесполезных движений и с радостным хрюканьем ходили вправо и влево. Наконец они успокоились. Максим расспросил крестьянина.
С рассветом некий трудяга, отправляясь на работу, заметил на одном из островков Роны группу людей, находившихся в очень плохом состоянии, – одетые в отрепья, они имели весьма жалкий вид и в большинстве своем лежали. С ними были самые разные животные, некоторые пытались переплыть реку. Когда появился этот человек, небольшая черная собачка бросилась в воду и поплыла на север.
Ее примеру последовали два или три других, ужасно отощавших животных, но на середине реки силы их оставили, и их унесло течением. Какой-то орел беспрестанно и тщетно пытался взлететь. Спасатели с подошедшего судна запретили кому-либо приближаться к острову и, опасаясь новой уловки сарванов, поместили выживших в карантин.
Обитатели Мирастеля погрузились в большой белый автомобиль, как и в день похищения. Но как же изменились с тех пор их лица! И как же их радость контрастировала с их морщинами и бледностью! И они смеялись! Да, смеялись!
Еще немного – и они бы запели. Господин Летелье окликал попадавшихся им на глаза крестьян:
– Они вернулись! Они здесь! Мою дочь отпустили!
– И моих детей тоже! – поправлял его доктор, изображая обиду. – И моих тоже!
Такая сценка повторялась при каждой новой встрече.
Свояки дурачились как могли, хлопали себя ладонями по бедрам, да и другие смеялись до слез.
Наконец автомобиль остановился – приехали.
Дорога шла вдоль Роны, которая в этом месте раздваивается и огибает сухой, с редкой растительностью архипелаг.
Напротив того островка, где находились спасшиеся, на обоих берегах толпились жители окрестных деревень. Островок этот, такой же, как и остальные, возвышался над водой пластом мертвенно-бледной земли, усеянной редким кустарником. Он находился довольно далеко как от одного берега, так и от другого.
Господин Летелье вознамерился было отвязать лодку, но сельский полицейский этому воспротивился – «ввиду карантина». В ответ астроном вспылил, но даже его длинная гневная тирада не смогла разжалобить стража порядка. Донельзя возмущенный директор обсерватории смотрел на выживших узников аэриума, растянувшихся на земле среди зайцев, куриц, кабанов, лисиц, сарычей, цесарок и других домашних или диких созданий, которые выглядели не намного лучше, чем люди. То здесь, то там поднимался орел, пробегал, расправив крылья, из одного конца островка в другой, и снова падал, обессилевший. Они все умирали от истощения; голод убивал этих мужчин и женщин, и из-за дурацкой меры предосторожности было невозможно даже оказать им первую помощь!
С такого расстояния господин Летелье сперва признал одну лишь Фабиану Монбардо-д’Арвьер; затем, как ему показалось, Сюзанну… Но тут ужасный крик, донесшийся откуда-то сзади, вынудил его прервать осмотр. Все обернулись.
Госпожа Летелье, вскарабкавшись на сиденье автомобиля, заунывно вопила:
– Марии-Терезы там нет! Их только пятнадцать! Пятнадцать, а не шестнадцать! И моей дочери среди них нет! Они оставили ее у себя! Единственную, кого оставили! О господи!..
Она повалилась на подушки сиденья. Господин Летелье за одну секунду превратился в столетнего старца.
И то была истинная правда. Неизвестно как, но сарваны вернули на родину всех пансионеров аэриума – за исключением Марии-Терезы.
Время от времени то Анри, то Сюзанна, то Фабиана вяло махали рукой, узнавая кого-то из стоявших на берегу родных или близких. Госпожа Монбардо пожирала их глазами.
Но вскоре прибежали родители и других спасшихся, собралась еще бо́льшая толпа зевак, и все эти люди начали выступать против карантина. Даже подумать страшно, какие напасти свалились