вновь Родзянко прикрыл ее своим авторитетом.
Но слух о ней распространился. Вновь говорили о Керенском. Это было началом революционной славы Керенского. Кроме своей смелости, он обязан ею трусости министра внутренних дел Протопопова и попустительству директора Департамента полиции Васильева. Только императрица женским чутьем угадала тогда всю опасность Керенского и стала твердить, что Керенского надо убрать.
Настроение же в Государственной думе, при виде трусости правительства, повышалось, смелость депутатов увеличивалась. Дума сделалась настоящей революционной трибуной. А между тем едва ли кто из буржуазных депутатов хотел революции. Революции в Думе боялись. Ни одна партия к ней не была готова. Незадолго перед тем на одном конспиративном совещании революционных организаций Петрограда представители рабочих заявляли, что для революции они не готовы.
«Они, революционеры, не были готовы, но она, революция, была готова», — говорил позже депутат В. Шульгин. Они, думцы, сами раскачивали массы на революционное выступление. Вся серая толпа, вся средняя интеллигенция, многие военные, бывшие военными только по одежде, все смотрели на Государственную думу с каким-то упованием. Все радовались ее нападкам на правительство и сами приходили в волнение. Создавалось общее революционное настроение. Было ощущение близости революции.
Революционный микроб отравлял столицу, заражал толпу на улице, проникал на заводы и фабрики, в казармы и канцелярии, в частные дома обывателей.
За три недели февраля, до отъезда в Ставку, государь принял до ста лиц в деловых аудиенциях. Принял пять представителей иностранных держав, великих князей с деловыми докладами — Бориса Владимировича, Павла Александровича, Сергея, Георгия и Александра Михайловичей и герцога Александра Лейхтенбергского.
К завтраку приглашались: граф Фредерикс, графиня Воронцова-Дашкова (жена покойного наместника), великий князь Михаил Александрович (два раза), Георгий Михайлович и княгиня Елена Петровна; дежурные флигель-адъютанты Мордвинов, Свечин, Линевич, Петровский, граф Замойский и граф Воронцов-Дашков, по разу. По два раза: Саблин, Вилькицкий, герцог Лейхтенбергский и граф Кутайсов. К чаю были приглашены: госпожа Ден, великий князь Александр Михайлович и дважды великий князь Михаил Александрович.
К обеду приглашались по разу дежурные флигель-адъютанты Свечин, граф Д. Шереметев, Линевич, граф Воронцов-Дашков, А. Вилькицкий. По два раза — Мордвинов, Кутайсов, Петровский, герцог Лейхтенбергский. Три раза был приглашен Саблин. Один раз обедала А. А. Вырубова.
Обычные прогулки государь совершал с кем-нибудь из дочерей. 5 и 12 февраля царская семья была в гостях у А. А. Вырубовой. Были приглашенные знакомые, играл румынский оркестр Гулеско, смешил рассказами артист Лерский. Слухи об этих вечерах проникли в Петроград, и была пущена легенда об «оргиях». Чего только не выдумывали в петроградских гостиных, чтобы бросить грязью в царский дворец.
Как всегда днем, между докладами, государь много занимался. Присылавшихся и оставляемых министрами докладов было так много в этом месяце, что государь даже ни разу не читал вслух вечером семье, что было для него всегда большим отдыхом. Государь был полон энергии и работал много. Никакой апатии, о чем так много говорили, особенно в иностранных посольствах, в государе не было заметно. Была заметна иногда усталость, особая озабоченность, даже тревога, но не апатия. Комментировали тогда много тот факт, что государь не приехал на собрание Комитета обороны, что очень обидело Родзянко, и то, что государь отклонил личный доклад вернувшейся из Румынии великой княгини Виктории Федоровны.
Что руководило первым обстоятельством — неизвестно. Второе же объяснялось тем, что пред государем только что прошли все совещания приезжавших принца Кароля, Братиано с Гурко и министрами. Его величеству все было ясно относительно Румынии. Играли роль, конечно, и натянутые отношения с возглавлявшей Владимировичей великой княгиней Марией Павловной. В середине февраля Мария Павловна сочла за лучшее уехать на Кавказ. Но до дворца доходили слухи, что и взгляды великой княгини Виктории Федоровны не были в пользу императрицы. Отклонив личный доклад, государь просил прислать письменный, что и было исполнено.
На этот доклад государь ответил великой княгине Виктории Федоровне очень любезным личным письмом. Государь писал между прочим, что он по-прежнему любит великого князя Кирилла Владимировича и его братьев, безусловно верит им и не сомневается в их к нему верности и преданности[143]. Автор слышал это последнее лично от великой княгини Виктории Федоровны. Рассказав это, великая княгиня прибавила, что это историческое письмо сохранялось, как реликвия в их семье, даже при большевиках[144]. Оно было приколото кнопками снизу к обеденному столу.
Во второй половине февраля заболели простудой[145] и слегли цесаревич и великая княжна Ольга Николаевна, а затем и великая княжна Анастасия Николаевна.
На первой неделе Великого поста государь с семьей говел. 17-го числа все исповедовались, а 18-го их величества с великими княжнами Татьяной и Анастасией Николаевнами причащались. А затем отец Александр причастил в их комнатах цесаревича и великих княжон Ольгу и Марию. 19 февраля государь, пригласив дворцового коменданта, сказал о своем решении ехать в Ставку. На осторожно выраженную Воейковым мысль о переживаемом времени государь ответил, что Протопопов не предвидит никаких осложнений, и просил сделать все распоряжения к отъезду на 22-е число.
Вечером императрица, узнав, что у А. А. Вырубовой собрались несколько офицеров прибывшего на охрану Гвардейского экипажа, пригласила Анну Александровну со всеми гостями в свои апартаменты. Собралась вся царская семья, кроме больных. В числе приглашенных были: госпожа Ден, Н. П. Саблин, командир прибывшего батальона Мясоедов-Иванов и офицеры Родионов и Кублицкий.
Батальон прибыл с фронта лишь 15-го числа и расположился в деревне Александровка. Он по охране выходил из прямого подчинения великому князю Кириллу Владимировичу и подчинялся дворцовому коменданту. Их величества были очень довольны прибытием моряков. Царские дети были в восторге. Командир батальона, Мясоедов-Иванов, при прибытии батальона собрал офицеров и просил быть осторожней при разных встречах и парировать должным образом, если бы кто-либо позволил себе непозволительное по адресу царской семьи. Обращение командира встретило самый горячий отклик у офицеров.
И в этот вечер, в гостиной императрицы, прощаясь с офицерами, государь сказал Мясоедову-Иванову, что он уезжает совершенно спокойно, так как оставляет семью под их охраной.
20-го числа государь принял премьера князя Голицына, предупредил об отъезде и напомнил ему, что в его распоряжении находится подписанный его величеством указ о роспуске Государственной думы, которым государь уполномочивает Голицына воспользоваться в случае экстренной надобности, проставив лишь дату и протелеграфировав о том в Ставку.
21-го числа государь принял министров Беляева и Покровского, принял Щегловитова, а вечером Протопопова. Протопопов уверял государя в полном спокойствии в столице, желал хорошего путешествия и скорейшего возвращения. После доклада Протопопов был принят императрицей. Уходя из царских покоев, Протопопов сказал весело скороходу Климову: «Вот, Климов, ваши генералы уговаривают его величество не уезжать в Ставку и