Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

На следующее утро он проснулся, приподнялся, перебросил ноги через край койки и тяжело повалился на пол. Несколько минут он лежал так, испытывая вялое недоумение. Ноги у него словно утратили всякую чувствительность, рукам же недоставало силы, чтобы поднять его. Тейшейра решил было позвать на помощь, но даже на это его не хватило. Какое-то время он так и лежал, а потом уснул снова.

Проснувшись в следующий раз, он обнаружил, что снова лежит на своей койке, а Эштеван стоит над ним, пытаясь всунуть ему в рот ложку с чем-то холодным и твердым, с чем-то таким, что очень трудно проглотить. Лицо Эштевана превратилось в лицо того моряка. Тейшейра сказал ему: «Ганда», — но язык сильно распух, и слово прозвучало искаженно. Потом это снова стал Эштеван, а потом кто-то из команды, но не тот, кто приходил к нему, а другой, совсем на того не похожий. Лицо все время менялось, хотя до Тейшейры смутно доходило, что между этими метаморфозами он погружался в сон и что руки, время от времени его будившие, а затем подносившие к его рту ложки с едой, принадлежали разным людям. Интервалы эти можно было назвать периодами черной тишины без сновидений или же погружениями, после которых он ненадолго всплывал на поверхность, прежде чем опять уйти вниз. «Ганда», — сказал он снова, но рядом не было никого, кто мог это услышать. Он терпеливо ждал, чтобы кто-нибудь появился рядом.

— Ганда.

— Что насчет Ганды? — спросил Эштеван.

Тейшейра с трудом сглотнул, протолкнув в горло холодное месиво.

— Поднимите его на палубу, — сказал он.

Ему пришлось повторить это, прежде чем Эштеван понял.

— Он уже там, — сказал боцман. — Мы построили для него клетку. Он болен. Даже еще сильнее, чем вы.

Эштеван поднес ему ко рту очередную ложку месива. Тейшейра не ощущал никакого вкуса, хотя, возможно, от месива пахло луком. Болен? Чем болен? Он постарался собраться с силами, затем спросил:

— Когда мы увидим?..

Это было все, на что он оказался способен.

Эштеван дал знак, что понял.

— Землю? Сан-Томе?

Он кивнул, опять проваливаясь в сон.

— Дайте-ка прикинуть, — донеслись до него слова боцмана. — Наверное, это было на рассвете, два дня назад. Мы стоим на якоре в бухте Побоасана.

Бухта начиналась у поросшего лесом мыса, который, понижаясь, резко переходил в галечный берег. В воду вдавались два коротких пирса. У одного теснились разнокалиберные каноэ, на которых множество негров занимались либо погрузкой, либо разгрузкой ящиков и мешков. К другому была пришвартована каравелла. Широкая дорога вдоль края берега проходила мимо фасадов длинных деревянных зданий с крышами из какого-то рода тростника, но спереди по большей части открытых. Снаружи стояли в ожидании крытые повозки. Дальше виднелась неразбериха сараев или, может быть, домов, за которыми Побоасан неожиданно становился упорядоченным. Длинные прямые ряды строений с плоскими крышами простирались налево и направо на милю или более того. Крытые тростником, как и сараи, они были гораздо больше. Позади первого ряда виднелись другие постройки, семь, восемь, возможно, и больше, и они так тесно примыкали друг к другу, что казалось, будто немалая часть острова водружена на столбы и вознесена на двенадцать футов над землей. Дальше одиноко стоял низкий холм, по которому то ли поднимались, то ли спускались две цепочки крошечных фигур. «Ажуда» стояла на якоре в четырех или пяти сотнях шагов от берега, и Тейшейра не мог как следует разглядеть этих людей. В остальном же вид сводился к обширным плантациям, на многие лиги тянувшимся на юг, в глубь острова, к желто-зеленому однообразию, которое зыбилось и кружилось, словно море, прерываясь только у гор. Те вырастали внезапно, в пятнадцати или двадцати милях от побережья, густо поросшие лесом и настолько темные на фоне яркого неба, что покрывавшая их зелень казалась черной. Когда Эштеван ушел, Тейшейра снова уснул. Прошла еще одна ночь — еще больше времени пропало даром. Ноги у него ослабели и подгибались, он лишь отчасти ощущал их своими. На полуюте переговаривались между собой несколько матросов. Другие спали на крышке люка. Тейшейра озирался в поисках Эштевана, но никого другого на корабле не было. Потом в узком проходе меж клетями и тюками позади грот-мачты он заметил сооружение, которого прежде не было. Оказалось, что к полуюту пристроили нечто большое и кубообразное. На это сооружение были наброшены полотнища парусины, края которых чуть-чуть не доходили до палубы. Из-под полотнищ виднелись концы толстых деревянных столбов, приколоченных к палубе.

— Ему там теперь гораздо лучше, в этом шатре. Да и вам тоже лучше, дон Жайме. Вы совершенно выздоровели. Скажете, чудо? Я знаю очень мало о чудесах, но дон Эштеван употребил именно это слово.

Это был Осем.

Тейшейра, не отвечая, разглядывал странное сооружение, так что Осем продолжил: дескать, Ганда перестал сначала есть, потом пить и наконец улегся, два дня оставаясь совершенно неподвижным, пока для него не построили эту ограду на палубе.

— А теперь? Он поправился? — резко спросил Тейшейра, не глядя на смотрителя.

— Он не такой, как вы, дон Жайме.

— Жить он будет? — спросил Тейшейра настойчивее. Этот человек выводил его из себя.

Осем помолчал, потом сказал:

— Мы ждем еще одного чуда.

Эти слова обрушились на него, словно камни. Переш не способен прощать или идти на уступки. Мертвый зверь — это ничто. Воцарилось долгое молчание, пока он все это обдумывал.

— Я хочу его видеть, — отрывисто сказал он и направился к занавешенной клетке.

Осем, неожиданно встревоженный, ухватил его за локоть, умоляя подождать. Тейшейра стряхнул с себя его руку, прошел вперед и оттянул парусину в сторону.

Из похожей на глину субстанции было сооружено нечто вроде невысокой бесформенной насыпи, и в тени внутри клетки он ничего не мог разобрать. Потом это нечто поднялось и мгновением позже стало знакомым ему зверем — тот прыгнул и повернулся к нему гораздо быстрее, чем Тейшейра считал возможным, размахивая рогом, нацеленным ему в грудь, маленькие глазки отыскивали его среди внезапно ворвавшегося света… В испуге он отшатнулся и упал, а Осем бросился вперед, чтобы наглухо затянуть парусину. Подняв голову, Тейшейра увидел разглядывающих его с полуюта матросов и злобно махнул рукой, чтобы те отвернулись, злясь главным образом на себя самого. Что случилось? Ганда попытался встать. Потом повернулся, чтобы посмотреть на него. Вот и все.

— Он может двигаться, — сказал он Осему.

— Есть он тоже может, — ответил тот. — Но предпочитает не есть. — Последовала пауза. — По-моему, он очень скоро умрет.

Тейшейра помотал головой.

— Где дон Франсишку? — спросил он.

— На берегу, вместе с остальными. На рассвете губернатор острова прислал за ними лодки. — Осем посмотрел на него с беспокойством. — Вы все еще слабы, — сказал он. — Вам надо поесть, а потом снова поспать.

— Перед тем, как я заболел, — осторожно сказал Тейшейра, — ко мне приходил один матрос. Он сказал, что мне надо перевести Ганду на палубу.

— Так что же вы этого не сделали? — ответил Осем. — Дон Жайме, зверь мог бы сегодня чувствовать себя так же хорошо, как и вы.

— А почему этого не сделали вы? — спросил Тейшейра, обернувшись на него. — И почему тот матрос считал, что мне это следует сделать?

— Откуда мне знать? — развел руками Осем. — Надо бы найти этого матроса и спросить у него. Как его зовут? — Осем говорил с такой живостью и напором, словно это было наиважнейшим вопросом.

Но он не спрашивал у матроса, как его зовут, и, хотя узнал бы его при встрече, описать его внешность Осему не мог. Он ушел и в одиночестве уселся на полубаке, защищенный от солнца навесом Гонсалу. На другой стороне корабля разговаривали между собой Осем и матросы на полуюте. Ближе к полудню двое из них разожгли топку и принялись за готовку. В занавешенной клетке было тихо. Смертный одр зверя, с горечью думал Тейшейра. Может, если бы он внял словам того матроса и зверя подняли бы раньше… Или если бы сам он выздоровел раньше… Но почему вообще к нему приходил тот матрос? Тейшейра стал ломать над этим голову. Может быть, дон Франсишку в конце концов обезопасил себя от угрозы, поняв, что Ганда — его уязвимое место? Срази лошадь, и всадник упадет вместе с ней. Он с неловкостью подумал о том, как рухнул на землю белый конь. Такую параллель было по силам провести даже этому фидалгу. Но пожалуй, на такое он все же не способен, да и доказательств никаких не было.

Поглядывая в сторону берега, Тейшейра обратил внимание на нескольких человек, расхаживавших по палубе каравеллы. Вдоль берега в обе стороны катились телеги, запряженные низкорослыми быками и доверху нагруженные ярко-зеленым сахарным тростником. Каноэ по большей части уже отплыли. Он раздумывал, не велеть ли матросам спустить баркас на воду, чтобы доставить его на берег. Там его ждали инструкции Переша — инструкции, касавшиеся зверя. Но сейчас более уместен был бы учебник по бальзамированию. Или молитвенник. Не успел он перейти от этих мыслей к делу, как увидел, что от одного из пирса отчалила большая лодка — гребцы-негры с силой налегали на весла. Ближе к корме сидел белый. Тейшейра смотрел, как лодка приближается.