ее портативное записывающее устройство. Она наотрез отказалась. Обозленные физиономии уже окружали ее плотным кольцом. Одна рука потянулась к ее наушникам, другая дернула ее за рукав. Кольцо окружавших ее наглецов росло на глазах. Виктор уже не видел Ванду за спинами разгневанных граждан – до него лишь доносились звуки пощечин и ругательств. Атмосфера накалялась.
И вдруг воздух прорезал вопль. Виктор тут же узнал голос Ванды. Но тембр этого голоса был крайне необычен: это был хриплый взвизг боли – вовсе не бархатное сопрано, сопровождавшее их любовно-симфонические экзерсисы. Это был новый для него звук. Виктор видел, как ее портативный магнитофончик «Сони» взлетел в воздух и, приземлившись на тротуаре, был раздавлен чьим-то подкованным ботинком Док Мартен. На мгновение среди толкотни, между ног, топтавших музыкальный аппарат, он различил окровавленное лицо, чьи знакомые черты были искажены болью и отвращением: это было лицо Ванды. К завыванию тревоги и сигнализации присоединились полицейские сирены и улюлюканье «скорой помощи». На долю секунды взгляды Виктора и Ванды пересеклись, и в ее глазах он прочел скорее удивление, чем упрек. Было ясно, что до больницы она живой не доедет.
Толпа разбрелась по домам, взвизги сигнализации и завывание тревоги в витринах прекратились – казалось, раз и навсегда, поскольку агрессивно настроенные социальные низы разнесли в пух и прах все установки аварийной сигнализации на улице, покончив с буржуазными тенденциями по охране частной собственности. Виктор поднял с тротуара раздавленный карманный магнитофон, вынул оттуда кассету и опустил ее незаметно в собственный карман. Он вернулся в паб, чтобы заглотнуть чего-нибудь покрепче. Он слегка захмелел, и в голове мелькнула мысль: а не заявить ли публично об авторских правах на уличный переполох, спровоцированный магнитофонной записью прошлогоднего бурчания в его желудке? Однако врожденная скромность и чувство собственного достоинства помогли ему заглушить в себе голос тщеславия, нашептывающий ему заодно, что теперь он окончательно освободился от гнетущего прошлого и угрызений совести. В своем доме за каменным забором он сжег кассету на костре за садовым сарайчиком.
* * *
С тех пор как он стал единственным резидентом в доме с выходом в сад, принадлежавшем когда-то Ванде, его облик, манеры и темперамент претерпели существенные изменения. Он стал читать газеты, посещать политические собрания и дискуссионные клубы. Он находил крайне легкомысленной, если не фальшивой и лицемерной, критику местных властей, если эта критика не сопровождалось попыткой изменить положение дел. Он начал кампанию за активное участие граждан в общественной жизни своего квартала, в борьбе за улучшение коммунальных услуг. Поскольку он свободно изъяснялся на нескольких языках и лицо у него было столь же смуглое, что и у большинства малообеспеченной части жителей этой части города, он постепенно стал незаменим в отношениях местных органов власти с населением. Всегда была нужда в переводчике, который помог бы администрации разобраться в малопонятных жалобах и требованиях нацменьшинств. С профессиональной точки зрения его статус переводчика не претерпел существенных изменений – изменился лишь состав клиентов и аудитории.
Как ни странно, но в Викторе раскрылся природный талант политика. Он, например, сыграл решающую роль в борьбе за отмену ограничений на парковку. Штрафы за нелегальную парковку приносили пиратские доходы муниципальным органам, разбазаривающим эти средства на финансирование собственных политических кампаний, нанося при этом непоправимый ущерб мелкому бизнесу. Или, скажем, приватизация уборки мусора и других муниципальных служб. Виктор был чемпионом честных тружеников, считавших, что приватизация этих услуг заставит и муниципальных работников, и самих горожан относиться более совестливо к своим правам и обязанностям. И он был прав. Каждому было ясно, что рано или поздно Виктора изберут в местный совет. И его избрали.
Его первая успешная кампания по реорганизации общественных услуг была связана именно с сортировкой мусора. На углу главной улицы райсовет с его экологическими предрассудками выставил специальные контейнеры для бутылок коричневого, зеленого и прозрачного стекла. Кроме того, был отдельный контейнер для сброса книг (за исключением энциклопедии «Британника»), еще один – для старой одежды. Был мусороприемник для газет (за исключением The Times Literary Supplement), но туда нельзя было сбрасывать старые телефонные справочники – для этого существовал еще один железный ящик, но он не был предназначен, как предупреждал своих граждан департамент, для использованной туалетной бумаги. Проходя однажды мимо этой трущобной застройки в виде железных контейнеров, Виктор увидел старушку-леди с огромным количеством помойных мешков в руках. Она стояла перед контейнерами как перед египетской пирамидой, пытаясь разобраться в талмудических инструкциях по выбору того или иного мусорного ящика. Окончательно запутавшись и доведенная до отчаяния, она выбросила содержимое всех пластиковых пакетов прямо на тротуар, уже заваленный уличным мусором.
От этой картины отчаяния на лице беспомощной пожилой дамы к глазам Виктора подступили слезы. Демагогия местного совета по защите окружающей среды была не чем иным, как уловкой муниципальной бюрократии, пытавшейся задобрить профсоюз местных мусорщиков с их тактикой шантажа местных властей. Благодаря этой тактике разных контейнеров мусорщики больше не должны были сортировать помойку сами – они заставили это делать местных жителей, получая при этом ту же зарплату. С этого момента, разоблачив политические махинации в уборке мусора, фракция Виктора стала силой, с которой считались даже крайне левые экстремистские элементы райсовета. Виктор в конце концов был выдвинут на руководящий пост в муниципалитете.
Благодаря его усилиям позитивные перемены стали заметны везде и во всем. Плебейский сброд и хулиганье, еще недавно – короли улицы, стали постепенно чувствовать свою неуместность. Целые кварталы очищались от нежелательных элементов. Собесовские дома скупались и заселялись достойными гражданами – с наличными в кармане и чувством долга в груди. Постепенно район стал заново обретать прежнюю атмосферу процветания и стабильности. Восстановлена была и аварийная сигнализация в витринах магазинов и при входе в частные апартаменты. Запертые двери церкви снова открылись для публики.
Однажды утром Виктор проснулся с ощущением тревоги в груди. Неприятное предчувствие беспокоило его ум. После тяжелого продуктивного дня в офисе, где под его председательством заседали несколько комитетов и комиссий, он по дороге домой решил пройтись по бульвару. В ласковом свете заходящего солнца его глаз не без гордости обозревал плоды его политической и административной деятельности, его директив и инициатив на местах. Фасады домов и магазинов радовали глаз отрадной палитрой колеров с натюрмортами товарного благополучия в витринах. Покой и благосостояние вновь царили в этом мире материального процветания, прочных семейных и общинных связей. Тут каждый знал свое место, и для каждого тут было место. Улица утопала в золотистом мареве заката.
Вдруг Виктор увидел его: одинокий джентльмен неопределенного возраста медленно и неуверенно передвигался по улице, глазея на витрины. В руках у него был старый потертый чемодан, потрепанный пиджак и жилет