Распутину часто отказывают в таких мелочах, как в назначении его сына, новобранца, в собственный Его Величества полк. Он даже и сам указывает на свое ничтожество, говоря: «Хорошо репу есть, когда имеются зубы, очень жалею, что у меня зубов нет».
«Вот в том-то и странность, – скажут многие, – зубов у него нет, ему отказывают в мелочах, а он все же и увольнял, и назначал министров». «Вот Хвостов – история его назначения ведь всем известна…» Но именно говоря о Хвостове, Распутин выражал неудовольствие, что тот был назначен в его отсутствие. Все говорили и о Протопопове как о распутинском ставленнике. В особенности этим возмущались члены Думы, забывая, что именно председатель Думы Родзянко сам рекомендовал (24 июля 1916 г.) Его Величеству Протопопова в министры, а «прогрессивный блок» Думы выражал свое удовольствие по поводу его назначения.
Можно было бы указать и на другие бесчисленные примеры бессилия Распутина, как и на то, что, общаясь с государем в его частной, совершенно домашней обстановке, я лично ни разу не слышал ни от него, ни от великих княжон даже упоминания о распутинском имени, что, конечно, было бы странным, если бы этот человек являлся действительно «персоной, без которой они не могли обойтись».
Впрочем, такое молчание ничего еще не доказывает – самое интимное всегда молчаливо, но по многим другим признакам чувствовалось довольно ясно, что даже в душевной жизни как самого государя, так и великих княжон этот человек совсем не играл большой роли…
«Мне стыдно перед Россией, – говорил, по свидетельству А. А. Вырубовой, Его Величество, – что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика».
В тот день, когда было получено в Ставке известие об убийстве Распутина – оно пришло сразу после нашего завтрака, и государь, видимо, о нем уже знал, – мы вышли с Его Величеством на обычную нашу дневную прогулку в окрестностях Могилева. Гуляли мы долго, о многом говорили, но в разговоре государь ни словом не обмолвился о совершившемся. Когда мы вернулись через два часа домой, некоторые сотоварищи по свите, бывшие с нами, настойчиво мне указывали: «А ты заметил, как государь был сегодня особенно в духе? Так оживлен и весело обо всем говорил. Точно был очень доволен тем, что случилось». Это же довольное выражение лица заметил у государя и великий князь Павел Александрович, приглашенный в тот день к нашему дневному чаю после прогулки.
По правде сказать, ни особенно хорошего расположения духа или какой-либо необычной оживленности я тогда у государя не заметил. Но отчетливо вспоминаю, что в те часы мне действительно не чувствовалось в нем, по крайней мере по внешности, ни сильного волнения, тревоги или раздражения. Его тогдашнее настроение только лишний раз подтверждало мое всегдашнее убеждение, что этот человек не играл большой роли в его внутреннем мире. Правда, в тот же вечер мы выехали из Могилева в Царское. Но этот отъезд был предположен еще заранее, и наше возвращение было ускорено лишь по просьбе императрицы на несколько часов. Флигель-адъютант Саблин, бывший в те дни в Царском Селе и говоривший по поводу событий как с государем, так и с императрицей, даже уверял, что «они оба очень просто отнеслись к убийству Распутина, говорили об этом как об очень печальном факте, но не больше»…7 Думается все же, что по отношению к императрице это свидетельство не совсем точно.
Вспоминается мне с тяжелым чувством затем и один вечер в Александровском дворце, в декабре 1916 года, почти непосредственно следовавший за убийством Распутина и который я провел на своем дежурстве у великих княжон.
Кто помнит те дни, помнит, конечно, и то, каким злорадством было наполнено тогда все окружающее, с какою жадностью, усмешками и поспешностью ловились всевозможные слухи, с каким суетливым любопытством стремились все проникнуть за стены Александровского дворца. Почти подобным же напряженным любопытством было полно настроение многочисленных служащих и разных должностных лиц и в самом дворце.
Царская семья это чувствовала, и на виду у других они все были такими же, как всегда. За домашним обедом и государь, и императрица были только более заняты своими мыслями, выглядели особенно усталыми, да и обыкновенно веселым и оживленным великим княжнам было как-то тоже не по себе. «Пойдемте к нам наверх, Анатолий Александрович, – пригласили они меня сейчас же после обеда, – у нас будет намного теплее и уютнее, чем здесь».
Там наверху, в одной из их скромных спален, они все четверо забрались на диван и тесно прижались друг к другу. Им было холодно и, видимо, жутко, но имя Распутина и в тот длинный вечер ими не было при мне произнесено. Им было жутко не оттого, что именно этого человека не было больше в живых, а потому, что, вероятно, ими чувствовалось уже тогда то ужасное, незаслуженное, что с этим убийством для их матери, отца и для них самих началось и к ним неудержимо приближалось.
Я старался как мог рассеять их тяжелое настроение, но почти безуспешно. Мне самому, глядя на них, в те часы было не по себе: невольно вспоминалось все то, что я в последние дни слышал, видел, догадывался или воображал.
Взбаламученное море всяких политических страстей, наговоров, похвальбы и самых решительных угроз действительно слишком близко уже подступило к этому цветущему, монастырскому островку.
«Отхлынет!.. Не посмеет!» – успокаивал я и самого себя. Как всегда, я верил в человеческое сердце и, как всегда, забывал, что у людской толпы этого сердца нет…
Вероятно, и на этот раз мое постоянное убеждение в ничтожном политическом влиянии Распутина на государя может показаться слишком субъективным – сколько уж раз мне приходилось выслушивать подобные возражения. Но, пожалуй, убедительнее меня говорит сам государь в своем письме (от 9 сентября 1916 г.) к императрице: «Сердечно благодарю за твое дорогое длинное письмо, в котором ты мне сообщаешь об указаниях нашего друга. Мне представляется этот Протопопов хорошим человеком, но он имеет много дела с фабриками и т. п. Родзянко мне его уже давно предлагал как министра торговли на место Шаховского. Я должен об этом вопросе еще обдумать, ибо он для меня совершенно неожидан. Мнения нашего друга о людях, как ты сама знаешь, порою бывают очень странны. Поэтому надо быть осторожным, в особенности при назначениях на высокие посты. По моему мнению, все эти перемены происходят слишком часто – они вредны для внутреннего положения страны…»8
Распутин все же, хотя и чрезвычайно редко, но бывал принят до дворце. По словам наставника малолетнего наследника Жильяра, жившего постоянно во дворце, и лейб-медика Боткина, бывавшего там ежедневно, они в течение нескольких лет встречали его по одному разу. На обоих эти случайные встречи произвели самое неприятное впечатление, но оба связывали его посещение дворца лишь с состоянием здоровья маленького Алексея Николаевича. Сравнительно чаще, да и то весьма редко, Распутин появлялся в «маленьком домике» на частной квартире А. А. Вырубовой, где иногда встречалась с ним государыня, а порою, не более двух раз, и государь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});