— Ты — понимание, — непривычно серьезно сказал Маркус, — Милит — сила, а я что?
— Здравый смысл. — Голос Гарвина был странно тускл. — Здравый смысл, без тщеславия, без предвзятости. Но я не знание, шут. Я — предвидение. А это совсем другое.
— Знание, — возразил шут. — Мы не спрашиваем тебя, что будет, но ты понимаешь, что есть.
— А я что? — сварливо спросила Лена. Болела рука, и настроение поэтому было не самое радужное. Ну что за постыдная слабость: Маркус серьезно ранен, а хоть бы поморщился раз, просто избегает лишний раз обожженной рукой двигать.
— Сердце, — ответил здравый смысл удивленно. — Душа то есть. У тебя после вчерашнего и правда с головой стало плохо? Как назвать то, что объединяет?
— Не знаю. Я вообще ничего не знаю. Что объединяет…Что может объединять эльфов Трехмирья и людей моего мира, где эльф — сказочный герой, причем иногда порхающий с цветочка на цветочек…
Громовой хохот не позволил ей плавно перейти к другим эльфам, из сказок для взрослых. Они тыкали пальцем в Милита и ржали. Гоготали. Милит — еще громче, чем остальные, видно представлял, как летает по цветочкам со своими двумя метрами роста и нехилым сложением. Даже Гарвин улыбался, но как-то болезненно. Может, он просто плохо себя чувствует. Лена переждала приступ и продолжила:
— Так откуда у эльфов Трехмирья и части людей моего мира одна символика: вера, надежда, любовь и мудрость?
— Ты поняла? — одновременно изумились Милит, Гарвин и шут, но по-разному. Шут просто удивился, Милит ошалел, а Гарвин просветлел.
— Значит, клятва принята.
— Не понял? — совсем по-новорусски вопросил обиженный Маркус.
— Это особая клятва… Ты не понял. И Лена могла не понять. Он же говорил на нашем языке.
— Я учила!
— Ой, да что ты там выучила! — отмахнулся Милит. — Спасибо и здравствуйте. Шут, ты понял?
— Не все. Потому и удивился. Я довольно прилично понимаю по-вашему. Даже уже почти все. Я говорить не могу, не получается. А Лена поняла.
— Повторить ее можешь? — спросил Гарвин. Лена послушно повторила. Он покачал головой.
— Я и не надеялся.
— Ладно, теперь объясните, что тут особенного, — потребовал Маркус. — То есть хорошая клятва и красивая…
— И нерушимая.
— Вроде истинной?
— Нет. Истинную клятву можно нарушить. И умереть. А эту нельзя. Не получится. Это клятва… как сказать? Не формальная. Ее никогда не дают правителям или вождям… Вот жене можно.
— Клятва сердца, — кивнул шут. — Сказано сердцем и услышано сердцем. Потому и принято, да? Гарвин, а разве кто-то сомневался, что ты ей и без всякий клятв верен?
— Я, — пожал плечами Гарвин. — Я сомневался. Ты не знаешь, что я такое… я и сам не знаю. Я себя боюсь, Рош.
— Ага, — глубокомысленно изрек Маркус, пряча в несуществующие усы усмешку. — То есть выходит, что теперь она всегда сможет… до тебя докричаться?
— Сможет.
— Я в смысле…
— Я тоже в смысле. Она сможет меня вытащить из безумия. Скорее всего. А если не сможет, то кому-то из вас все-таки придется…
— Это понятно, — деловито согласился Маркус, — не Милит, так я. Рош, ты там ее держи, чтоб в обморок не упала… или не кинулась мне волосья рвать и глаза выцарапывать. Впрочем, крепче держи, она и кинжалом орудовать научилась…
Вот так. Клятвы в вечной преданности (почему не сказать просто — дружбе?), в том числе и какие-то особенно магические, и самые простые (типа «ты от меня все равно не отделаешься») — и тут же готовность горло перерезать во имя дружбы. И горло перехватывает так, что не ответишь, да и толку отвечать им: они так уверены в этой своей правоте… Бешеную собаку усыплять, раненых пристреливать, безумцам глотку резать. Лена отчетливо представила себе, как Милит, нагнувшийся над просыпающимся Гарвином, увидел в его глазах что-то не понравившееся и чиркнул клинком. И кровь брызнула, а Гарвин инстинктивно, как всякий, схватился за горло, стараясь вздохнуть. Эльфийские кинжалы куда острее пресловутых бритв, в том числе местных, и мужчины ими не бреются только из-за неудобной формы и длинного лезвия. Горло перехвачено до позвоночника, кровь льется, как из опрокинутого ведра, и вместе с ней вытекает жизнь эльфа Гарвина, некроманта поневоле и пророка… тоже поневоле. И все кончается очень-очень быстро, и бледно-голубые глаза становятся совсем уж похожи на стекло.
— Ты уже была в мире, который проклял безумный маг, — пожал плечами вполне живой Гарвин. Лена поежилась, потому что картинка была слишком реальной. — Да он, видно, слабоват был, проклятие погасили. Ну вот скажи, Милит, ты великий боевой маг?
— Да, — без ложной скромности кивнул Милит. — Равного себе я не знаю. Не встречал.
— И это правда. Ты можешь попросить силу солнца?
— Попросить-то я могу, — усмехнулся Милит, — и, кто знает, может быть, и получить смогу, а вот распорядиться ей — вряд ли. Сам сгорю скорее.
— А я никак не боевой маг — а получил и распорядился. Что я могу наделать, если не буду владеть собой?
— А разве теперь тобой не она владеет? — удивился шут, вроде бы и не всерьез, но Гарвин растерялся. — Ты знаешь, как действует эта клятва? Что она влечет за собой?
— Я клялся Вике.
— Значит, эта клятва основана на любви.
— А у тебя никогда не было… каких-то признаков безумия? — спросил Маркус. — Или это потому что ты стал некромантом, чтобы умереть в конце концов, а не умер, и это тебя доконало?
— Доконало? Нет, Маркус. Поверь. Некромантия… это действительно другой уровень магии. Я исцелять могу то, о чем раньше не помышлял. Некромантия — и целительство. Ты слышал когда-нибудь о таком?
— Все зависит от личности, — буркнула Лена, — и от целей. Ты для личной силы, для личной власти, для собственного удовольствия стал некромантом или для чего другого? Ты хотел стать властелином мира или просто отомстить за свой народ? За Вику, Тану, внучку… Как ее звали, Гарвин?
— Таали. Тана назвала ее Таали. Как мою мачеху, мать Арианы. Она думала, раз Таали любил Владыка эльфов, раз она была счастливой женой и матерью, то имя поможет девочке повторить ее судьбу. Ты права, конечно. Я хотел мести. Хотел нести смерть и разрушения, пока смерть не отыщет меня, хоть в бою, хоть у креста, все равно.
Шут потер переносицу.
— Странно получается. Ты неправильно говоришь. То есть мы-то тебя понимаем, а Лена нет. Знаешь, что она думает? Значит, просто так забрать жизнь можно, а с помощью ритуала некроманта — нельзя… Я не знаю, как объяснить ей, что действительно — нельзя. Почему мы убиваем и не считаем это чем-то необычным?
— Потому что мы убиваем на войне, — удивился Маркус, — или защищая себя или своих близких.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});