Маленький музыкант, кое-как натянув шерстяное одеяние, выскочил на улицу и посеменил к иглецию, не замечая ни холода, ни луж, оставшихся после недавнего дождя. Храм встретил запахом курений и белых траурных гиацинтов, которые, чудо из чудес, до сих пор не увяли. У икон слабо мерцали лампадки. Валериан вытащил ключ, намереваясь отомкнуть маленькую резную дверцу, чтобы по узкой витой лесенке подняться на хоры к органу, но замер, не донеся ключ до скважины. В иглеции кто-то был, чуткий слух музыканта уловил легкий шорох на пределе человеческого слуха, да и это странное ощущение, возникающее в темных помещениях, когда в них присутствует кто-то невидимый! Эрастианец с досадой поморщился: надо же, как не вовремя! Кто бы это мог быть? Шорох повторился, но как будто не с той стороны, где раньше. Валериан старательно пригляделся и различил неподвижный силуэт в дальней части храма. Вот оно что! Младший сын погибшего герцога. Надо думать, пришел проведать отца и брата.
Клирик всегда жалел маленького калеку, в свое время он сам немало претерпел от сверстников за свой смешной рост и нашел успокоение только в музыке. Кстати, Александр, даром что ему девять лет, чувствует гармонию куда лучше старших братьев и сестер. Надо предложить Ее Светлости свои услуги, он даст мальчику несколько уроков, может быть, он тоже сможет топить свое несчастье в звуках органа. В любом случае Сандер не помешает, а он и виду не покажет, что заметил маленького герцога. Захочет – подойдет, не захочет – выскользнет из иглеция и отправится к себе.
Музыкант решительно повернул ключ и поднялся к органу, а через мгновение забыл обо всем, кроме родившейся во сне мелодии. Он сыграл ее четырежды, всякий раз что-то меняя, и понял, что она не нуждается в исправлении. Только откинувшись на спинку высокого резного стула, Валериан понял, что рядом с ним кто-то стоит, и обернулся. Так и есть. Горевшие на нотоносце свечи осветили серьезное детское лицо.
– Монсигнору не спится? – улыбнулся Валериан.
– Нет, – просто сказал Сандер, – я уже был здесь, когда вы вошли, но не хотел вам мешать.
– Тебе понравилось?
– Очень, – опустил темные ресницы мальчик, – мне кажется, что я всегда знал эту песню…
– Странно, у меня такое же чувство.
– Святой отец, вы не можете сыграть ее еще раз?
Разумеется, он мог, что и проделал с видимым наслаждением.
– Александр, что вы делаете здесь в такое позднее время? – Герцогиня подошла совсем тихо, и они, захваченные музыкой, ее не услышали.
– Моя сигнора, – Валериан неуклюже и торопливо вскочил, зацепив рукавом ноты, – простите, я вас не заметил!
– Ничего страшного, святой отец, можете продолжать ваши занятия. Александр, разве вы не видите, что мешаете отцу Валериану. Немедленно возвращайтесь к себе, я поговорю с вами завтра.
– Но, – запротестовал музыкант, – уверяю вас, Ваша Светлость, монсигнор мне не мешает, напротив, он очень тонко чувствует музыку.
– В любом случае ему никто не разрешал по ночам выходить из спальни, – холодно прервала герцогиня. – Александр, вы слышали? Немедленно идите домой. Отец Валериан, всем очень понравился написанный вами реквием. Разумеется, я и мой сын поблагодарим вас особо, но я с удовольствием говорю вам об этом сейчас. А теперь можете возвращаться к своим занятиям.
– Благодарю сигнору, – маленький эрастианец поднялся, – но я уже закончил. С разрешения сигноры я могу проводить монсигнора Александра.
– Если пожелаете, – обронила Эстела Тагэре и, придерживая тяжелую юбку, первой спустилась вниз.
Герцогиня пожелала остаться в храме, а клирик и мальчик вышли на улицу. В лицо пахнуло мокрой землей, в свете звезд блеснули огромные лужи. Они уже заворачивали за угол, когда Валериану показалось, что сзади мелькнула и рванулась куда-то вбок и вверх огромная, похожая на гигантского коня тень. Музыкант резко обернулся и столкнулся взглядом с сыном герцога.
– Святой отец, вы видели?
– Не знаю, может быть, мне показалось…
– Это был отец. Он приходил попрощаться, и он был в иглеции, когда я пришел.
Валериан промолчал. Церковь учила, что такого не может быть, но маленький клирик, хоть и боялся признаться в этом даже себе, был согласен с Александром. Во время заупокойной службы ему самому несколько раз казалось, что в иглеции находится кто-то одновременно близкий и далекий, не такой, как остальные. Встав от органа, он даже посмотрел вниз, пытаясь с помощью глаз остудить расходившееся воображение. Ничего особенного он, разумеется, не заметил, если не считать обернувшегося на его взгляд стройного седого нобиля в темно-синем плаще. Валериану стало стыдно своего любопытства, и он поспешно отступил к органу, а теперь вот и мальчик почуял что-то необычное… Сегодня новолуние, с похорон минула ровно кварта. Неужели ночную песню ему подарил покойный герцог?
2871 год от В.И.
Вечер 19-го дня месяца Иноходца.
Фей-Вэйя
Шарля похоронили. В Тагэре, в фамильном склепе. Его провожали жена и половина Арции, а она была здесь, в Фей-Вэйе. Она могла бы поехать, ее бы не выгнали, и не только потому, что Филипп теперь король и ему нужна поддержка сестринства или хотя бы лояльность. Девять лет назад сестра Анастазия стала в старинном замке своей, ее полюбили, никого не удивил бы ее приезд. Напротив! О них с Шарлем так никто и не узнал, а она не проводила его в последний путь, не взглянула… Неужели она боится себя выдать? Сколько лет прошло, она теперь совсем другая.
Соланж подошла к зеркалу, откуда на нее смотрело отрешенное бледное лицо, лицо мученицы, пророчицы, но не живой женщины. Странно, ей совсем не нужны эти камни, от которых все сходят с ума, может, поэтому они ей и достались. Судьба любит дарить одним то, за что другие готовы отдать душу, и отбирать то, за что и жизни не жаль… Нет, она правильно сделала, что не поехала, она не вынесла бы.
Филипп, говорят, одно лицо с отцом, как и погибший Эдмон. А самый младший? Тот, который живет потому, что она, Соланж Ноар, в припадке безумия убила своего ребенка. Младший Тагэре даже больше ее сын, чем Эстелы, почему же она не хочет его узнать?
Ее Иносенсия вздохнула и отошла от зеркала к окну, за которым буйствовал яблоневый сад. Когда она в последний раз видела Шарло, стояла поздняя осень, они обнимались среди искореженных черных стволов, ее ноги насквозь промокли, но она не чувствовала холода, а сейчас на дворе раннее лето, отчего же так зябко? Ведь все в прошлом, а ей в этой жизни осталось лишь несколько дел, которые она должна сделать.
Предстоятельница улыбнулась, и хорошо, что этого никто не видел, так как вид улыбающейся статуи вызовет ужас в сердце самого отважного человека. Сола, сестра Анастазия, Ее Иносенсия расчесала волосы, заколола на затылке[117] и еще раз взглянула в зеркало. Вспоминал ли о ней Шарло в свои последние мгновенья? Вряд ли. В бою воинам не до воспоминаний, а погиб он сражаясь. Валентин сказал, что они с Раулем ре Фло отбивались спина к спине. С ними долго, очень долго ничего не могли сделать, а потом герцог, наверное, устал и оступился. Его убили сразу. Одним ударом. Рауль продержался еще немного, но один он был обречен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});