– Атэвы говорят, смерть в бою возносит воина на небо.
– Воина, но не предателя.
– Да, – маршал подлил себе вина, – у атэвов есть страшный обычай. Вернее, он казался мне страшным. Раньше. Предателей там разрывают на куски. Лошадьми. Даже калиф и тот не вправе помиловать или простить. Только тот, кто был предан.
– А если тот убит?
– Тогда никто не вправе, ни сыновья, ни братья, ни отец. Ну, а про мать и говорить нечего, женщины там ничто…
– Значит, Фарбье и иже с ним должны благодарить судьбу, что они не в Атэве родились.
– Пожалуй. А что ты сделал с Батаром?
– Мы его прижали к реке.
– К Фоде? Или Мансу?
– К Фоде, недалеко от Геммской излучины.
– Тяжелая позиция, трудно вывернуться.
– Он и не вывернулся. Мы пошли на них вниз по склону холма.
– Им не пришло в голову расступиться и попробовать скинуть вас в реку?
– Нет. Похоже, у них в головах мало что осталось. Центр мы уничтожили сразу, а фланги как-то сами рассеялись.
– А Батар и Агнеса?
– В трех диа от Мунта. С причитающейся их положению охраной.
– Ты их взял на поле битвы?
– Нет, они, как всегда, удрали. Болтались какое-то время по Геммской долине, пытались пробраться в Эскоту. А потом один из эскотских нобилей решил проявить лояльность. Их привезли ночью и, надо ж такому случиться, именно тогда, когда я наконец решил выспаться.
– Как они?
– А как ты думаешь? Ифранка задирает голову, но с отчаянья, мальчишка ревет, Батар молчит. А как и что тут?
– Тут? Готовимся к коронации.
– Пьер будет?
– С Пьером плохо. Бедняга не понимает, что Шарло мертв, все время просится к нему. Филипп был в Речном Замке…
– И там что-то случилось?
– Пьер обознался. Принял Филиппа за Шарля, бросился к нему, а потом как завопит: «Не тот! Не тот!», в угол забился… Плачет, просит его не убивать, Филипп едва ноги оттуда унес. Куда уж такого на люди пускать. Если честно, всем не по себе стало.
– А как Духов Замок?
– Как всегда.
– Неужели Иллариону и вправду нет ни до чего дела?
– Проклятый его знает, – сверкнул глазами маршал, напомнив себя прежнего, – молчит, как камбала на сковородке. А что у него в душе, и есть ли она, душа эта…. Давай лучше о другом, хоть о погоде, что ли.
– Вы-то сами как?
– Я? А что мне теперь сделается, – маршал махнул рукой, – как сказал Раймон, так и вышло. Верхом уже езжу, на земле пока хуже, но тоже ничего.
– Где этот Меченый, кстати? Я бы хотел взять его к себе, если вы не возражаете.
– Думаешь, я не искал? – Мальвани махнул рукой. – Как сквозь землю провалился. Не знаю, кто он, и не хочу знать. Он меня спас, мне этого достаточно…
2871 год от В.И.
1-й день месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Когда-то арцийских императоров короновали в Кантиске, но империя распалась. Церковь Единая и Единственная признала новые королевства, так как в противном случае свежеиспеченные монархи могли уверовать в Баадука или, того хуже, пойти на поводу у ереси, как это сделала Таяна, отринувшая Святой Престол и заявившая, что у святых не может быть земных безгрешных наместников. Подобное много хуже откровенного язычества, и Кантиска благословляла всех еще не заблудших королей, как бы они ни относились друг к другу. Правда, венчали монархов на царство теперь в их собственных столицах, Авире, Мунте, Гайве, Лиаре. Главным в церемонии был кардинал, но ему помогали видные лица наиболее уважаемых орденов.
Ее Иносенсия могла не ехать в Мунт, предоставив участвовать в коронации Филиппа Четвертого Диане, но она поехала. В первый раз в жизни одна, без Агриппины, у которой было слишком много дел в Фей-Вэйе. Толстуха не хотела оставлять сестер без присмотра и была права, но Анастазия на сей раз чувствовала себя уверенно и в отсутствие наставницы. Кардинал Евгений, сухонький, седенький, но с умным колючим взглядом, ее прекрасно помнил и принял с распростертыми объятьями. Старик знал, что Анастазия о земном думает мало, а значит, интриговать и играть свою игру не станет. Ее Иносенсия чуть было не поделилась с кардиналом своими подозрениями, но удержалась. Тот вряд ли бы одобрил задуманное ею, а ждать, пока зло пожрет самое себя, Соланж не могла.
Несмотря на свое горе, Предстоятельница вполне владела собой. Она, хоть и казалась отрешенной от мирской суеты, замечала многое и видела, что сестер побаиваются и недолюбливают. В ней же, тихой, красивой, равнодушной к земному, видят надежду на то, что отныне женщины в Церкви будут оплакивать несовершенство мироздания, а не рваться к власти. Ну и хорошо, ей еще многое предстоит сделать, прежде чем она сможет уйти.
Мулан свое дело уже сделал, и сделал хорошо, Филипп и Рауль тоже, они обрубили побеги, но не избыли корни. Хотя один из корней и был семейством ре Фло, втянувшим Шарло в эту проклятую войну. Впрочем, Старый Медведь и оба его сына мертвы, они погибли вместе с Шарлем, пытаясь его спасти, и пусть покоятся с миром. Остались лишь Эстела и ее горбатый сын, высосавший жизнь ее собственного ребенка. Ее Иносенсия испытывала болезненный интерес к этому мальчику, но Филиппа отчего-то короновали в отсутствие младших братьев, которые, правда, получили герцогские титулы. Жоффруа стал монсигнором Ларрэном, а Александра теперь следовало называть герцогом ре Эстре.
А вот вдовствующую герцогиню Анастазия видела. Все еще красивая, в роскошном траурном одеянии, Эстела Тагэре шла рядом с красавцем сыном. Сола чуть не закричала в голос, увидев Филиппа, превратившегося из ангелоподобного золотоволосого ребенка в мощного воина с очаровательной, ласковой улыбкой. Таким в его годы был и Шарло, ныне лежащий под обсидиановой плитой в дальнем замке. Только глаза нового короля, умные и живые, были не серыми, а темно-голубыми, лишенными отцовской загадочной глубины. И слава святой Циале, потому что полного сходства Сола не выдержала бы.
…Они проговорили около оры. Об Эльте, об общих знакомых, о Шарле, на которого Филипп молился. То ли у молодого короля было особенное чутье, то ли за этим что-то стояло, но он почти не говорил ни о матери, ни о брате-калеке. Сола погрузилась в воспоминания о Тагэре и с трудом заставила себя вернуться на землю. Затягивать аудиенцию было бы неприлично.
– Я всегда буду рада видеть вас, Ваше Величество, – узкая рука коснулась золотых волос, таких же, как у отца, – я всего лишь смиренная служительница Творца нашего, но я с радостью помогу вам, если это будет в моих силах, и я буду молиться за вашего отца и брата.
– Благодарю Ее Иносенсию, – молодой король смотрел на нее с искренней признательностью.
Что ж, сын Шарля станет хорошим королем, если она ему поможет… Воистину, в этом мире немало дел, которых, кроме нее, никто не сделает. Она слишком много думает о мертвых, а Шарль наверняка бы попросил ее позаботиться о живых. Но сначала она покончит с неотложным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});