Но у Моше еще оставалось немного сил и стремления к сопротивлению, чтобы прошептать:
— Повелитель, молю тебя. Пошли другого человека!
Моше был избранником бога. Нофрет, укрываясь в своем ненадежном убежище, знала это так же четко, как и он. Ни возражения, ни слабость не помогут снять это сокрушающее бремя с его плеч. Он был слабаком, трусом. Устав от Египта, он бежал из него, чтобы укрыться в Синае. Но и Синай оказался ненадежным убежищем. Бог схватил его и не даст уйти.
Нофрет и представить не могла, чего хочет от него бог. Несомненно, чего-то ужасного, божественно пугающего.
Она уловила момент, когда бог покинул это место. Свет стал чуть менее слепящим. Жара была по-прежнему убийственной, но исчезла страшная тяжесть, развеялся запах раскаленной бронзы. Земля снова стала землей, священной, потому что ее коснулся бог, но свободной от его присутствия.
Медленно, кряхтя как старуха, Нофрет поднялась на ноги, почти ничего не видя; когда она слишком резко повернулась, перед глазами заплясали разноцветные пятна. Она испугалась, что ослепнет, и чуть было не бросилась бежать. Но Моше лежал там, где бог оставил его, едва дыша — с хрипами, которые ей очень не понравились.
В прежние времена Нофрет ушла бы прочь, и без всякого сожаления. Но она дружила с его женой и очень любила его сыновей. Все они обожали своего отца и, узнав, что, она оставила его одного лежать на горе, может быть, умирать, возненавидят ее.
Ради этих мальчиков, а не ради него, она неуверенной походкой, почти ничего не видя, подошла к человеку, лежавшему у подножия скалы. С этого места было видно то, что, должно быть, видел он: густой куст на вершине, ветви которого так бесконечно долго удерживали солнце.
Дыхание Моше выровнялось Его била лихорадка, но ей доводилось видеть кое-что и похуже. Нофрет смочила лицо пророка водой из бурдюка, который принесла с собой, и уговорила выпить немного.
Вскоре он пришел в себя, по крайней мере, стал таким, каким был в Ахетатоне. Похоже, он ее вовсе не видел. Глаза пророка были полны света. Он засуетился, ощупью разыскивая посох, который выронил, падая, а найдя его, с радостным криком схватил и прижал к груди, как будто живое существо.
Он неуверенно двинулся и пошел пошатываясь. Нофрет подставила ему плечо. Он видел ее не яснее, чем раньше, но принял поддерживающую руку.
Ей все время приходила в голову злобная мысль дать ему упасть, но на это не хватало духу. Таков уж был изъян ее характера. Она свела его с горы — это была долгая и трудная дорога — но не получила ни взгляда, ни слова в знак благодарности. Его бог полностью владел им, больше он ничего не видел, не слышал и не понимал.
Что же он такое видел? Бог не счел нужным говорить с Нофрет, только с Моше. Она могла бы и обидеться. Но можно просто пожать плечами и сделать то, чего от нее явно хотел бог: позаботиться о пророке так, как женщины испокон века заботились о мужчинах, и довести его в целости и сохранности до стоянки людей.
По крайней мере, она знала обязанности прислуги, хотя уже отвыкла от них.
— И не рассчитывай, что я стану делать это каждый день, — сказала она куда-то вдаль — то ли человеку, которого вела, то ли богу, доведшему его до головокружения. Человек ее не слышал, бог предпочел не расслышать.
«Отлично», — подумала она. Скоро ей станет ясно, что же испугало Моше настолько, что он забыл, как ставить ноги, чтобы не упасть. Нофрет надеялась только, что это не война и не что-нибудь столь же разрушительное для душевного спокойствия женщины.
55
Это оказалась не война, а немного хуже.
Бог, как объявил Моше на собрании старейшин, приказывает ему вернуться в Египет. Не для того, чтобы снова стать царем — ничего подобного. Но бог устал от плача своего народа, оставленных племен и семей, детей тех, кто ушел с Синая вместе с Юйи. Бог вознамерился освободить их и вернуть в пустыню, подальше от власти египетского царя.
— Но почему именно теперь? — недоумевали старейшины. Они охотно собрались по просьбе Моше, ожидая услышать некое откровение с горы, новое слово закона, которое Моше принес из рук бота. То, что они услышали, было для них совершенно неожиданным, так же, как для Нофрет. — Почему он призывает тебя теперь? Почему так поздно, когда ты уже столько лет провел среди нас? Почему не тогда, когда ты был в Египте и положение позволяло тебе освободить их всех?
— Господин приказал мне, — сказал Моше, заикаясь так же сильно, как прежде, — что я… я должен. — Ему пришлось замолчать и совладать со своим языком, прежде чем он смог продолжать. — Теперь самое время. Теперь, а не тогда. Теперь, когда я стал одним из вас и душой и сердцем привязан к этой земле и к этим людям.
— Там стало хуже, да? — спросил Иоханан, пришедший на совет с опозданием, в охотничьей одежде, с волосами, перевязанными шнурком. Он оставил свой лук и колчан у входа в палатку, где собрался совет, но на поясе болтался нож. Иоханан остановился перед Моше, подбоченясь. — Было плохо, когда я уходил — тому уже десять лет? Пятнадцать? Насколько же хуже может быть еще?
— Много хуже. Мне показали… — Моше закрыл глаза, покачиваясь. Протянулись руки, чтобы поддержать его, но он с удивительной ловкостью уклонился.
— Хоремхеб умер.
Звук этого имени, даже через столько лет, словно заморозил Нофрет в дальнем углу палатки. Ей вообще-то не полагалось находиться здесь, но она свела Моше вниз с горы и была исполнена решимости узнать, что же он скажет.
Хоремхеб умер. Странно слышать это. Он стал царем после смерти Аи; получил, наконец, трон и корону, ради которых столько лет строил козни. Хоремхеб был сильным царем, даже жестоким, как говорили многие, но, после стольких слабых правителей, Египет был рад ему.
Но теперь его нет. И у него не осталось сына. Для него это было большим горем, а тем более для апиру. Его преемником был человек с амбициями, захвативший власть в Двух Царствах.
— Рамзес, — произнес Агарон. — Вот его преемник. По слухам, человек суровый, как и Хоремхеб.
— Очень суровый, — подтвердил Моше, — и сильный, и не любит наш народ. Мы напоминаем ему о том, что наш бог жив, бог горизонта, который превыше всех богов.
— Я полагаю, — сказал Иоханан, что он считает апиру слишком гордыми и непокладистыми, но хорошими работниками, слишком умелыми, чтобы их так просто лишиться.
Моше смотрел на него, не понимая. Богам нет дела до соображения трезво мыслящих людей.
— Их надо освободить. Для этого Господь выбрал меня. Он не слушает моих возражений, и вы не сможете его переубедить. Я должен идти. Я должен вывести мой народ из Египта.