53
Бывшая Анхесенамон, теперешняя Мириам, могла бы затеряться бесследно среди апиру, если бы не Леа. Нофрет при всем своем желании больше не могла быть служанкой, всецело преданной своей госпоже. Она стала замужней женщиной, у нее появились приятельницы, она советовалась с ними. У нее был муж, она должна была вести хозяйство и твердо намеревалась отправиться кочевать, если понадобится, как бы ни поступали обычно здешние женщины. А когда у нее родились дети, они поглотили все ее время.
В течение многих дней и даже недель она видела маленькую фигурку Мириам, сидящей в одиночестве у своего шатра на краю селения. Нофрет виновато напоминала себе, что надо пойти навестить ее, и ходила. Но говорить было не о чем. Мириам не интересовалась сплетнями: у кого-то родился ребенок, кто-то так болен, что, того и гляди, умрет, эта выходит замуж, а та замучила мужа скандалами — все мелочи повседневной жизни простого народа. Еще меньше она желала слушать, как Нофрет хвалит Иоханана, даже когда тот совершал совершенно дурацкие поступки, и рассказывает, какие чудесные у нее дети.
Нофрет родила их поздно, уже ближе к тридцати, но ее тело, созданное, чтобы вынашивать детей, было полно сил.
Сначала родился сын, которого его отец назвал Иегошуа. Это было великое имя, имя, полное силы: «Бог есть спасение, вот что оно значит, — сказал Иоханан. — Так и есть. И наш сын будет одним из тех, кто докажет это».
Нофрет такого не предвидела. Она не утратила ясности видения, но смотрела теперь как бы уже. Она видела своего мужа, своих детей, даже детей своих детей. Но не больше. Здесь и сейчас ей и не нужно было видеть большего.
Нофрет одолевали сомнения, но звучание имени первенца ей нравилось. Она считала, что это имя ему вполне подходит. Поворачивая его на языке, она не чувствовала горечи страха, но только вкус правоты. Так он стал Иегошуа; имя было дано ему перед всем народом, он был принят в племя и должен был вырасти мужчиной среди апиру.
Когда Иегошуа уже был отнят от груди, спустя почти три года со дня свадьбы в долине, родились близнецы, мальчик и девочка. Имена им дала Нофрет, поскольку первенца назвал Иоханан. Она подумала было о хеттских именах, потом о египетских, но это были все-таки дети апиру. Она назвала дочь Анной, потому что она уродилась простой и красивой, а сына Исхаком, потому что даже младенцем он всегда смеялся.
Каждый раз при рождении детей присутствовала Мириам. Она держалась поодаль и не предлагала своей помощи, но приходила, и Нофрет знала об этом. Обычно она уходила прежде, чем Нофрет успевала окликнуть ее; когда ребенок уже родился, но его еще не понесли показать отцу.
Мириам всегда молчала. Она не говорила ничего и позже, когда Нофрет навещала ее, хотя присылала подарки: одеяло, которое сама соткала, сухую тыкву-погремушку, деревянного человечка, руки и ноги которого могли сгибаться, подниматься и опускаться. Мелочи, но полезные и потому ценные.
Именно Леа вызволила Мириам из заточения в себе. У Леа были сын, внуки и правнуки, но ее положение и достоинство заставляли ее держаться отдельно. Она позвала Мириам — и, на удивление, та пришла на зов.
Они часто бывали вместе. Когда старейшины собирались на совет, провидица Леа тоже участвовала в нем, а позади молча сидела Мириам, опустив глаза, сложив руки на коленях. Не было в ней ни царственной осанки, ни надменности. Благодаря урокам Леа или по собственной прирожденной мудрости, Мириам научилась сохранять хотя бы видимость скромности перед апиру.
Нофрет рада была сознавать, что они могут позаботиться друг о друге. Горькая Мириам, казалось, повзрослела и, если не окончательно примирилась со своей участью, то, по крайней мере, уже не отвергала ее так открыто. Нофрет ни разу не видела ее улыбки, но ее бывшая госпожа вообще улыбалась только будучи царицей и возлюбленной Тутанхамона.
Все это она, казалось, позабыла или похоронила глубоко в душе. Ее красота вовсе не поблекла — даже стала еще более потрясающей без краски и парика, скрывавших ее прежде. Со временем она стала тоньше и засияла ярче. Но никто из мужчин не осмеливался сделать ей предложение, да она и не приняла бы его. Мириам была настолько далека от телесных влечений, насколько это возможно для живого существа. Эта ее часть умерла и исчезла. Красота ее была чиста, пронзающа, как меч, и не более человечна.
Среди какого-нибудь другого народа ее почитали бы богиней. Здесь ее приняли спокойно, как дитя бога. Ее отец в своей приземленной жизни с простенькой женой и обожаемыми сыновьями был счастлив. Но это он бродил в пустыне, следуя зову своего Бога, это он поднимался на священную гору и говорил с ним. Иногда его сопровождал Агарон, изредка Иоханан, но чаще всего он ходил один, и никогда с Мириам. Она оставалась в селении, рядом с Леа.
В одну необычно сырую весну они встали лагерем у подножия горы бога. В тот год дожди шли почти каждый день, и даже самые бесплодные холмы покрылись нежной зеленью. Иегошуа уже достаточно подрос, с ним можно было поговорить, если отвлечь от любимого занятия — лука, недавно сделанного для него отцом. Близнецов пора было отнимать от груди. Исхак, как всегда улыбаясь, укусил мать, за что получил легкий шлепок, а Анна, похоже, огорчилась, что первой не додумалась до этого.
Нофрет оставила детей в шатре под присмотром старшей дочери собаки Тирзы, жившей когда-то в селении строителей, тоже уже немолодой. У Тирзы-младшей много раз были щенки, сейчас она вынашивала очередных, наверное, последних, и вполне могла присмотреть за парой человеческих щенят.
Нофрет стояла на улице, потирая укушенную грудь. Вокруг царило спокойствие. В эти часы все женщины были заняты детьми или стиркой. Мужчины ушли со стадами вверх в горы. Иоханан пошел на охоту, взяв с собой Иегошуа, который с гордым видом ехал верхом на отцовских плечах.
Она улыбнулась, вспомнив о них. Это была сильная линия, линия жреца Левита. Все мужчины были похожи друг на друга, даже дети: крупные, широкоплечие горбоносые. Исхак был таким же. Анна, к счастью, унаследовала другую красоту, может быть, от Леа. А волосы у нее были, как у матери, что приводило Иоханана в безумный восторг.
Это была красивая семья. И здоровье у них было крепким. Нофрет сотворила защитный знак, на тот случай, если какой-нибудь злой дух подслушивал ее. Бог апиру не имел ничего против счастья своего народа, но другие силы были не так милостивы.
Она вздохнула, потянулась, наслаждаясь движением. Конечно, она не становилась моложе, но, к счастью, у нее сохранились все зубы, кроме одного, которым повитухи назвали данью за детей, потерянного, когда она вынашивала близнецов. Бедра ее стали шире, груди уже не были высокими и твердыми; но она никогда не была хрупкой красоткой, и ее мощный хеттский костяк предназначен носить основательную плоть.