Все они делали то же, что и обычно, пока не прогудел рог, созывая людей. При этом звуке Нофрет похолодела. Иоханан был уже на ногах — поспешно проглотив последний кусок хлеба, схватив лук и колчан, он почти бегом устремился на зов. Нофрет шла медленно, и не потому, что два крепких молодых тела повисли на ней. Близнецы и сейчас не желали плакать и упрашивать. Тяжесть их непролитых слез тянула ее к земле.
Собрав все силы, Нофрет вырвалась. Она должна помнить, зачем идет. Если для этого есть причина, если это не простое упрямство и не желание выпускать мужа из поля зрения.
Нет, все гораздо серьезней. Посольство безумцев и одержимых нуждалось в ком-то, чьи глаза видели ясно, чей ум не был ослеплен сиянием их бога. Может быть, он сам звал ее, убедив в том, что она должна идти.
Иегошуа стоял среди молодых мужчин, вооруженный так же, как они, уверенный в себе, как они. Встретившись с ней глазами, он задрал подбородок. Сын словно провоцировал ее окликнуть его, запретить ему идти.
Нофрет не доставит ему такого удовольствия. У нее не было определенного места в караване, и она выбрала самое подходящее, немного позади Мириам, которая шла в первых рядах, рядом с отцом Иоханан, командир стражников, пойдет со своими людьми сзади, прикрывая колонну, а ей полагалось быть здесь.
Близнецы, спасибо их здравому смыслу, не бросились с рыданиями следом, умоляя, чтобы их тоже взяли с собой, как брата. Нофрет видела их сквозь туман навернувшихся слез: две высокие и прямые фигуры среди толпы детей — детей Агарона, Моше и многих других. На их лицах, бледных, спокойных, слез не было.
Крепкие ребята. Крепче, чем их мать, которая была на волосок от того, чтобы разреветься, как корова.
Уходя, люди пели. Они были рады или изображали радость, восхваляя своего бога, называя его могучим, в надежде, что он освободит свой народ из Египта.
Нофрет не слышала в себе песни. Она мрачно уходила из лагеря, прочь от своей радости и свободы, назад в рабство, и не потому, что ее звал какой-нибудь бог. Просто она была дурой: тупоголовой, недальновидной, презираемой всеми богами влюбленной дурой.
56
Дура или не дура, но Нофрет двинулась в путь в Египет. Ей нечего было сказать Иоханану. Если муж и хотел поговорить с нею, она не желала слышать этого. Нофрет делила шатер с Мириам, шла с ней, прислуживала ей — казалось, она уже позабыла, как это делать. Но вспомнила с удивительной легкостью.
Они шли не теми тайными путями, какие выбирал Иоханан, когда вел царицу из Египта, а шли по царской дороге через Синай, путешествуя открыто, как и подобает посольству. На ночь путешественники останавливались в оазисах или на стоянках своих соплеменников, а когда достигли царской дороги — на заставах или постоялых дворах среди других посольств и купцов. Они не трубили о своем прибытии всем окружающим, но и не скрывали, что являются послами от племен пустыни к царю Египта.
Страну, завоеванную давно и окруженную заставами, бежавшими цепочкой вдоль границы с Ханааном, называли Египтом. Но это не был собственно Египет. Египет — это Два Царства, Верхнее и Нижнее, своими очертаниями напоминавшие цветок лотоса на стебле, протянувшемся от Нубии до Мемфиса. Цветком была Дельта — многочисленные устья реки, открывавшиеся в море.
Все прочие территории, как и Синай, были завоеванными. Египет — Красная Земля и Черная Земля — это сердце империи. Его боги — самые сильные. И его земля под ногами была иной.
Нофрет знала, когда они вошли в настоящий Египет. Пустыня была все еще пустыней, Красной Землей. Черная Земля и породившая ее река находились далеко. Но это уже был Египет, и он знал, кто в него возвращается.
Насколько могла понять Нофрет, Моше, защищенный светом своего бога как броней, не чувствовал ничего. Мириам хмурилась, как и всегда. Казалось, только Нофрет ощущала, как дрожит воздух, как солнце присматривается к ним. Пристальнее, замечая вернувшихся мертвых.
В пустыне Синая они шли, как все путешественники, опасаясь разбойников, объединяясь с другими путниками, если представлялся случай. Звери пустыни прятались от них, даже по ночам не решаясь приближаться к палаткам.
В Египте у них появились попутчики — не люди, а животные. Ночью их окружала целая стая шакалов. Охрана хотела разогнать их, но Иоханан не велел. «Шакалы не причинят вреда, — сказал он, — даже могут оказаться полезными. Если кто-нибудь попытается пробраться через это окружение, они поднимут такой шум, что весь лагерь проснется».
Никому не показалось странным, что их так сопровождают и охраняют. Некоторые из апиру сочли, что египетские шакалы — это разновидность диких собак, и относились к ним соответственно.
Нофрет держала язык за зубами. Если те, кому положено, не сочли нужным просветить наивных, то ее это не касается. Боги Египта были здесь, наблюдали за ними. Может быть, бог апиру сильнее их, а может быть, и нет. Нофрет не собиралась участвовать в их битве.
Египет выжидал. Нофрет заставляла себя делать то же самое. Она снова носила амулеты, которые так долго прятала в своей палатке, — маленькие фигурки Амона и Собека, синее стекло и зеленый камень, вплетенные в волосы. Она сомневалась, что кто-нибудь из них поможет, но с ними было как-то спокойнее.
В Красной Земле, вдали от Синая, Моше мало-помалу терял нормальный человеческий облик. Без жены, которая сдерживала его порывы своей мягкостью, без сыновей, отвлекавших его от беспрерывного общения с богом, он стал таким, каким Нофрет знала его в Ахетатоне. мечтателем и пророком, отрешенным и довольно безумным. Пока что его удавалось вывести из этого состояния, особенно молодым людям, которые задавали ему бесчисленные вопросы и радостно спорили, получив ответ. Но, чем ближе он подходил к Мемфису, тем отчужденнее становился.
Мириам же оставалась сама собой. Нофрет не возлагала особых надежд на то, что они сблизятся во время путешествия, и не была разочарована тем, что Мириам не стремилась к этому, предпочитая молчать, а не болтать о пустяках, как женщины апиру. Не ожидала услужливости или раболепства, что вполне устраивало Нофрет. Они были просто двумя женщинами, путешествующими в обществе старейшин и молодых людей, спутницами, но не подругами.
Похоже, что Мириам никогда не знала искусства дружбы, а начинать учиться было поздновато. Нофрет не собиралась ни помогать ей в этом, ни пытаться изменить ее.
Старейшины не были такими осмотрительными, как Нофрет. Все они слышали, как Моше заявил перед священной горой, что не будет снова царем Египта, но теперь, когда они уже подходили к Мемфису, стали наседать на него.