ей на блюдечке доставляется… В общем, так: пойдешь на встречу — пеняй на себя.
— Что значит — пеняй на себя? — напряглась она.
— А то, что я в командировку хочу спокойно уезжать, — отчеканил он, — а не сидеть и думать, какое ты коленце в мое отсутствие выкинешь. До сих пор тебе ни в чем отказа не было, так что — смотри сама. И не вздумай детей на вранье подбивать, — добавил он, — в отношении того, когда ты вернулась; я все равно до правды докопаюсь.
— Да я не могу совсем не пойти! — воскликнула она в отчаянии. — Я же в организации участвовала, деньги на столовую собирала — мне же их хотя бы отвезти нужно. На меня же люди понадеялись! Как они расплатятся, если я не приеду?
— Вот утром и подвезешь их этой… как ее… ну, той, что тебе звонила, — решительно произнес муж. — Столовая ваша уже наверняка давно оплачена, кто-то свои деньги заложил — вот она ему их и передаст. А ты, как я вижу, прекрасно знаешь, как такие дела организуются, — насмешливо добавил он.
— А если я ей не дозвонюсь? — Она с отвращением услышала, как зазвенел ее голос.
— Значит, найдешь кого-нибудь из тех, кому всю неделю трезвонила, — тут же решил и эту проблему муж.
— Ты, что, меня совсем полной дурой выставить хочешь? — негромко спросила она, изо всех сил глотая прорывающиеся наружу слезы. — Сначала собирала с них эти деньги, а теперь им же назад и всучивать? Да еще и просить передать неизвестно кому?
— Дурой ты сама себя везде выставляешь, — проворчал муж, но уже спокойнее. — Вот только это ты сама и умеешь. Ладно… На который час встреча назначена?
— На шесть, — неожиданно для себя самой соврала она, добавив час к обусловленному времени.
В разговор немедленно включился тихий внутренний голос, тут же завопивший, что любая, самая мельчайшая ложь — во имя чего бы то ни было — никогда еще никому не приносила ничего хорошего. Она устало заметила, что если человека загоняют в угол, он защищается, как может.
— На шесть? — медленно протянул муж. — И ты собиралась к ужину за детьми вернуться? Ты знаешь, с твоим умением планировать тебе действительно лучше делать так, как тебе говорят. Вот и слушай внимательно: организаторы наверняка на час-два раньше прибудут, чтобы за кухней проследить. Подъедешь туда к четырем, максимум, к полпятого, отдашь деньги, объяснишь, что семейные обязанности не позволят тебе остаться — и немедленно за детьми. На все разъезды со сборами часа два — два с половиной с головой вам хватит — значит, чтобы к ужину дома были. Я к тому времени уже тоже, пожалуй освобожусь — позвоню и проверю.
— А может, мы все же у мамы поужинаем… — нерешительно начала она.
Он оборвал ее на полуслове. — У детей свой дом есть. И нечего их посреди ночи в общественном транспорте через весь город таскать. Пусть пораньше спать ложатся — им в воскресенье прогул, твоими стараниями устроенный, отрабатывать придется.
— Хорошо, — коротко ответила она.
— И нечего из себя жертву несправедливых притеснений строить. — Муж, видимо, уловил в ее голосе остатки сопротивления. — Оглянуться тебе захотелось? Так ты напрягись, вспомни, сколько раз тебя раньше на такие встречи звали.
— Звали! — снова вскинулась она — с обидой. — Первые два года. Но ты же прекрасно знаешь, что я не могла пойти — дети маленькие были.
— А они очень настаивали, друзья эти твои? — фыркнул муж. — И потом, небось, частенько позванивали — просто чтобы узнать, как у тебя дела? Нет, это они сейчас о тебе вспомнили, когда я в министерстве прочно утвердился — полезные связи еще никому не мешали. Ты и в институте у них незаменимой подругой была, чтобы было, на ком на зачетах и экзаменах выезжать.
— Неправда! — задохнулась она.
— Правда, — жестко отрезал муж. — В общежитии не ты, а я жил — и лучше тебя знаю, о чем там разговоры шли. — Не простившись, он положил трубку.
Заснула та, которую позже назвали Мариной, далеко не сразу. И когда сон все же пришел к ней, он не принес с собой ни покоя, ни отдыха. Ей снилось, что она идет в бесконечной человеческой колонне мимо высокого серого забора. И точно знает, что их ведут на расстрел. В последнее время ей часто снился этот сон — потому, наверное, что по телевизору чуть ли не ежедневно шли фильмы про войну. Обычно в этом сне рядом с ней были дети — и всю ночь она отчаянно искала хоть какое-то укрытие, в котором можно было бы спрятать их, просыпаясь утром в холодном поту.
На этот раз, однако, она точно знала, что дети находятся в безопасности. Муж успел вывезти их куда-то, а за ней вернуться почему-то не смог. В этой огромной толпе вокруг нее вообще не было ни одного знакомого лица. Но в заборе время от времени начали появляться дырки — даже не дырки, а так — узкие щели, в которые едва-едва протиснуться можно было. Она начала потихоньку пробираться между людей поближе к забору, чтобы вырваться на свободу через ближайшее открывшееся отверстие. Она точно знала, что ей нужно непременно вернуться к детям, разыскать их, где бы они ни были — потому что без нее они совсем пропадут. Но окружающие ее со всех сторон безликие люди хватали ее, отталкивали от забора, втаскивали назад в толпу, шипя ей в ухо, что если она сбежит, то их всех расстреляют прямо на месте.
Проснувшись, она не сразу поняла, что это был всего лишь сон. Ее так и подмывало вскочить и бежать куда-то — она только никак не могла понять, куда. Придя, наконец, в себя, она с облегчением перевела дух. Ну, понятно — девять часов! В такое время в обычную субботу она уже два часа, как на ногах должна быть — вот подсознание и начало ее пинками назад, в привычный ритм жизни загонять.
Что же, не судьба ей, видно, из него вырваться. Не нужно теперь ни прическу делать, ни краситься, ни наряды выбирать… А чем тогда заняться? В голове у нее мгновенно возникла мысль об уборке — суббота все-таки. И справится она быстрее, когда дети под ногами путаться не будут, и перенести наведение чистоты некуда — завтра придется с ними целый день уроками заниматься.
А вот голову вымыть нужно! Прямо после уборки. Крутиться она не будет — значит, высохнут волосы быстро, как раз к тому моменту, как ей выходить нужно