Та подала ей свою школьную сумку. Аннычах углубилась в книжки и тетради. Учили, как и ее. Но сколько же перезабыла она за три года: ой-ой, особенно по математике — в алгебраические дроби, в уравнения будто и не заглядывала никогда. Сейчас ей не сдать экзамена и за шестой класс, разве кое-как вытянет за пятый. Она захлопнула книжки и встала.
— Куда? — удивилась Иртэн. — Ты хотела спросить что-то?
— Нет, ничего.
— Подожди минутку, пойдем вместе, — предложила Иртэн. Она догадывалась, что Аннычах зашла не просто повидаться, у нее есть дело и, может быть, она не хочет говорить о нем при свидетелях.
— Некогда, некогда. И так уж засиделась, скоро меня искать будут.
И Аннычах ушла: ей уже не учиться; упущено время — тогда незачем и спрашивать, как учатся другие.
После обеда Иртэн занялась планом весенних полевых работ. К этому времени в конторе уже сделали маленькую передвижку столов, и девушка получила отдельную комнату для работы. У Миши Кокова она взяла проект оросительной сети на Биже, у Софьи Александровны — все прежние дела, касающиеся полеводства.
Степан Прокофьевич высказал свои пожелания: поливную площадь распланировать так, чтобы разместить на ней поля с травопольным севооборотом, огород, бахчи и плодовый сад. Эту и без того сложную планировку затрудняли оросительные каналы и лесозащитные полосы. Единственным примером для Иртэн была Опытная станция. Но конный завод сильно отличался от нее по своим хозяйственным задачам, по природным условиям, и многое приходилось решать по-новому.
Нахмурившись, девушка то чертила схемы будущих полей, оросительных каналов, лесозащитных полос, то делала разные подсчеты. Скоро весь ее стол покрылся листами бумаги, чертежами и вычислениями.
Пришел комсорг Тохпан, окинул взглядом комнатку и спросил девушку про бумаги на столе:
— Что это?
— План.
— Уже готов?
— Да, готов, чтобы выбросить. — Иртэн печально вздохнула, потом сказала, что все это — только черновики, их придется переделывать и пересчитывать, может быть десяток раз.
— Могу помочь. В школе я не плохо решал задачки.
Иртэн освободила уголок стола. Тохпан подсел к столу, взял карандаш, лист бумаги и сделал глубокомысленное лицо. Девушка спросила, как полить в десять дней пятьсот гектаров, если поливальщик может обработать за смену один гектар?
— Это не задача, а насмешка. Вы думаете, что я круглый баран, не могу разделить пятьсот на десять. — И Тохпан отложил карандаш.
— Мне нужно не разделить, а полить.
— Поставьте полсотни поливальщиков.
— А где взять их? У нас пока нет ни одного.
— Обучить.
— Кого? — девушка подала Тохпану карандаш. — Запишите!
— Я не знаю. Это может только директор.
— Вот вам и незадача!
Иртэн подавала Тохпану свои чертежи и вычисления. При этом рассказывала, что полив — не главное дело. Надо еще вспахать и засеять, посадить огород, сад, лес. И везде нужны смышленые, знающие люди. Задача не в том, чтобы разделить, сложить, перемножить цифры, а в том, где найти людей.
Тохпан внимательно слушал. Когда девушка умолкла, он сказал:
— Идемте к директору и парторгу. Они теперь говорят об этом же. Все вместе лучше решим.
Павел Мироныч почти целый день ездил по холмам, котловинам и распадкам вокруг Главного стана, примеряя, как разместить скот, чтобы избежать тесноты и опасных столкновений. И все это время его терзала тревога, что пока он тут гадает, Застреха одним махом похоронит все новшества. Вернувшись в Главный стан, он промчался мимо конного двора прямо к конторе. У него уже не было сил оставаться в неведении даже те несколько минут, которые требовались для сдачи лошадей конюху.
— Как наши дела? — взволнованно спросил он, входя к Степану Прокофьевичу, у которого сидели Домна Борисовна, Иртэн и Тохпан.
— Дела валят напролом, как в половодье.
— Застреха что-нибудь? — И Орешков побагровел.
Застреха пока только щурится да хмыкает. Насчет дел и без него стараются, подгоняют. Дремать некогда. Хозяйствишко вроде гнилой сети: куда ни ткни — везде трык. Латать напрасный труд: старые ячеи лопнут, за ними расползутся и новые. Надо перевязывать всю сеть. Вот сижу с комсомолом — натягиваем ниточки. Помогайте!
Орешков попросил Ионыча отвести лошадей на конный двор. Затем продолжали советоваться.
Наконец собрались все, кого вызывали на совещание. Шумливые пареньки в брезентовых куртках и залихватски заломленных шляпах, степенные девушки, одетые пестро и ярко, как на праздник. Пожилых было немного: в степи работала главным образом молодежь. Клуб гудел звонкими, веселыми голосами. Табунщики, гуртоправы, чабаны по обстоятельствам своей жизни редко встречались друг с другом и теперь спешили наговориться.
Вот распахнулся занавес. Все затихли. На сцену вышла Домна Борисовна, приветливо покивала в зал:
— Здравствуйте! Здравствуйте! — Потом сказала: — Мы собрали вас по предложению нашего заводского комсомола.
Первое слово получил Орешков. Опираясь руками о коленки, медленно поднялся он по крутой лестничке на сцену, выбрал среди шатких скрипучих половиц такую, которая скрипела меньше других, остановился на ней и заговорил:
— Я работаю здесь пятнадцать лет. И когда оглядываюсь назад, мне стыдно и больно. У нас на заводе целое государство земли, а хлеб едим соседский, сено косим тоже у соседей. И, наконец, до того дошли, что и скот начали перегонять к соседям. Вместо того чтобы приложить к нашим богатствам настоящий умный труд, мы подбирали, что бог подаст. Крохоборствовали. Наша земля может кормить и людей и скота в несколько раз больше, чем теперь. Мы недодаем государству многие тысячи коней, сотни вагонов мяса, шерсти, миллионы литров молока. Теперь завод становится на правильный путь. Но… — Павел Мироныч оглядел сидящих, — отыскал взглядом Застреху и продолжал, кивая на него: — Есть люди, которые мешают, толкают назад. Надо твердо сказать им: «Прочь с дороги!»
И перешел со сцены в зал.
Затем заговорила Иртэн о влиянии искусственного орошения и лесных полос на урожай зерновых и трав. Опытная станция собирает по тридцать — сорок и даже по пятидесяти центнеров пшеницы с гектара. Там освоены многие новые для Хакассии культуры: сахарная свекла, кукуруза… Под защитой лесных полос появился сам собой клевер, никогда не виданный в этих степях.
После Иртэн на сцену вышел Тохпан.
— Я хочу сказать, что предлагает всей молодежи комсомол. Перегонять скот с одного места на другое, щелкать кнутом да ухать — этого мало. Давайте поможем строить оросительные каналы, сажать лес, научимся поливать, вырастим для нашей скотины вволю овса и сена, дадим ей полный уход, покой. Вот тогда будем настоящими животноводами. А сейчас мы только пастухи. Если наша молодежь всего на один выходной день откажется от гулянки, весь завод будет в садах. Два человека могут посадить тысячу деревьев в день.
— Почему два? — спросила Сурмес.
— Так удобней, — ответила Иртэн.
В зале началось движение, говор. Затем поднялось несколько рук. Олько Чудогашев встал и делал какие-то знаки Аннычах. Девушка наконец поняла его и сказала Тохпану:
— Запиши: мы с Олько Чудогашевым посадим тысячу деревьев.
Боргояков с напарником — тысячу, Иртэн и Тохпан — тысячу…
Смеляков тревожно озирался: он видел, что остается один. Но вот к нему подошла Сурмес и что-то шепнула.
— Мы — тысячу двести! — радостно крикнул Смеляков.
Все удивились, что Сурмес — сильная, неутомимая работница — выбрала такого маленького напарника.
— И мне можно сажать деревья? — спросила мать Иртэн, Хызырка.
— Можно, можно. Сколько ты хочешь?
— Да хоть бы одно дерево, чтобы поиграть под ним с внучатками.
— Мы посадим тебе вокруг всего дома, — пообещал Тохпан.
Степан Прокофьевич сказал, что скот будет переведен ближе к Главному стану, если табунщики, гуртоправы и чабаны согласятся помогать на строительстве. Договорились работать по два часа в день: одна смена утром, другая — вечером.
Застреха сидел молча с настороженным и удивленным лицом. После собрания он попросил Степана Прокофьевича задержаться и, когда все разошлись, сказал:
— Вы решили скормить покосы. Вслед за Биже думаете строить на Камышовке и нынче же получить там сено. Без-зу-мие! Какая там Камышовка, если вы сейчас, на первом шагу, уже сидите в луже.
— Строительство идет нормально, — возразил Степан Прокофьевич.
— А зачем суете туда пастухов?
— Тогда закончим досрочно.
— Не досрочно, а печально. Пятьсот га недосева уже есть. Стравите покосы. С Камышовкой ничего не выйдет. Скот останется без корма. Дальше — голод, падеж. В ямы, над которыми теперь мечтаете: «Ах, ах, пруд, канал», — будете сваливать трупы. Вот конец вашим фокусам.