Читать интересную книгу Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

— Какой-то сраный нидерландский коп — ты себе это можешь представить? — спросила Ханна у Эдди.

Рут сказала им, что впервые увидела Харри на раздаче автографов, а позднее он представился ей в холле ее отеля. Ханна приходила в ярость оттого, что Рут нимало не волнует социальное положение Харри — отставной полицейский. (Рут акцентировала внимание на другом — на том, что Харри — читатель.) Он сорок лет пробыл копом в квартале красных фонарей, но Рут сказала только, что теперь он — ее коп.

— Интересно, какие именно отношения у такого типа могут быть со всеми этими шлюхами? — спросила Ханна у Эдди, который продолжал рулить в меру своих возможностей; он обнаружил, что не может противиться желанию время от времени поглядывать на Ханну. — Я ненавижу, когда Рут врет мне или когда не говорит всей правды, потому что она такая распрекрасная врунья, — сказала Ханна. — Ведь это ее профессия выдумывать всякое вранье, верно я говорю?

Эдди снова украдкой бросил на нее взгляд, но если она злилась, он предпочитал не прерывать ее; Эдди нравилось это зрелище — сердитая Ханна.

Ханна расслабилась на своем сиденье; ремень безопасности пролег между ее грудей и в то же время придавил правую, сплющил ее так, будто и не было. Снова бросив на нее взгляд, Эдди увидел, что на Ханне нет бюстгальтера. Она надела облегающий неяркий шелковистый свитер, поизносившийся на манжетах, с воротником-водолазкой, потерявшим эластичность (если только когда-то имел ее). Худоба Ханны подчеркивалась тем, как свободно сидела водолазка у нее на шее. Очертания ее левого соска были отчетливо видны в том месте, где ремень безопасности прижимал свитер к телу.

— Я никогда не слышал у Рут такого счастливого голоса, — с несчастным видом сказал Эдди.

Воспоминания о том, какая радость звучала в ее голосе, когда она разговаривала с ним по телефону, причинили ему такую боль, что он чуть не закрыл глаза, но вовремя вспомнил, что ведет машину. Для него перегоревшая охра мертвых и умирающих листьев была отвратительным напоминанием о том, что сезон зелени закончился. Неужели умирала и его любовь к Рут?

— Она так втрескалась в этого типа, что просто ой-ой-ой, — сказала Ханна. — Но что мы о нем знаем? И что о нем знает сама Рут?

— Может, он из этаких авантюристов-альфонсов? — предположил Эдди.

— Черт возьми! — воскликнула Ханна. — Ну конечно же! Откуда у копа могут взяться деньги, если только он не коррумпирован?

— И ему столько же лет, сколько Алану, — сказал Эдди.

Слыша счастливый голос Рут, Эдди почти убедил себя, что больше не влюблен в нее или что разлюбил ее. У него в голове все смешалось. Эдди на самом деле не смог разобраться в своих чувствах к Рут, пока не увидел ее с нидерландцем.

— Лично у меня никаких таких Харри никогда не было, — сказала Ханна. — Как-никак, но все же я держу планку на некотором уровне.

— Рут сказала, что Харри просто чудо как хорош с Грэмом, — возразил Эдди. — Не знаю, что уж она имела в виду.

Эдди понимал, что потерпел неудачу с Рут, не проявив достаточного внимания к Грэму. Он был крестным отцом Грэма чисто номинально. (С тех пор как он провел целый день с четырехлетней Рут — и, конечно же, именно из-за того, что в этот день он расстался с ее матерью, — Эдди в присутствии детей совершенно терялся.)

— Да Рут может соблазнить любой, кому «чудо как хорошо с Грэмом», — возразила Ханна, но Эдди сильно сомневался, что такая тактика могла принести успех, даже если бы ему удалось ее освоить.

— Насколько я понял, Харри научил Грэма пинать футбольный мяч, — предложил слабую похвалу Эдди.

— Американские дети должны учиться кидать мяч, — ответила Ханна. — Это только сраные европейцы пинают мяч.

— Рут сказала, что Харри прекрасно начитан, — напомнил ей Эдди.

— Я это слышала, — сказала Ханна. — Он что — писательский фанат? Она в ее возрасте уже не должна бы поддаваться на такие вещи!

«В ее возрасте?» — подумал Эдди О'Хара, который в пятьдесят три выглядел старше своих лет. Это частично объяснялось его высоким ростом — точнее, его осанкой: возникало впечатление, что он слегка горбится. А морщинки в уголках его глаз переходили в бледные впадины висков, и, хотя Эдди ничуть не облысел, волосы у него поседели. Еще немного — и Эдди станет седым как лунь.

Ханна бросила взгляд на Эдди, на его морщинки в уголках глаз, из-за которых казалось, что он постоянно щурится. Он не позволял себе толстеть, но худоба старила его. Его худоба была нервной, нездоровой. Он был похож на человека, который боится есть. А поскольку он еще и не пил, Эдди казался Ханне воплощением скуки.

И тем не менее она бы не возражала, если бы он время от времени делал ей авансы; тот факт, что он не увлекся ею, для Ханны был показателем его сексуальной апатии.

«Какой же я была дурой, воображая, что Эдди влюбился в Рут!» — думала теперь Ханна. Может, этот несчастный просто влюблен в старость. Сколько лет может продолжаться это его идиотское преклонение перед матерью Рут?

— Сколько теперь лет Марион? — словно ни с того ни с сего спросила Ханна.

— Семьдесят шесть, — ответил Эдди, которому даже не понадобилось вспоминать.

— Может, она умерла, — жестоко сказала Ханна.

— Конечно нет! — сказал Эдди со страстью, гораздо большей, чем он проявлял в разговорах на любые другие темы.

— Какой-то сраный нидерландский коп! — снова воскликнула Ханна. — Ну почему бы Рут просто не пожить с ним какое-то время? Зачем ей обязательно выходить за него замуж?

— Понятия не имею, — ответил Эдди. — Может, она хочет выйти замуж из-за Грэма.

Рут ждала целых две недели (уже после приезда Харри в вермонтский дом), прежде чем позволила Харри уснуть в ее кровати. Он побаивалась реакции Грэма, который увидит Харри в ее постели утром. Она хотела, чтобы мальчик сначала попривык к Харри. Но, увидев в конце концов Харри в ее постели, Грэм с деловым видом забрался к ним на кровать и улегся между ними.

— Привет, мамочка и Харри! — сказал Грэм. (Рут почувствовала, как больно кольнуло ее в сердце — она еще помнила времена, когда мальчик говорил: «Привет, мамочка и папочка!»)

Потом Грэм потрогал Харри и доложил Рут:

— Мамочка, а Харри совсем не холодный!

Конечно, Ханна заранее ревновала Харри к Грэму; Ханна тоже по-своему умела играть с Грэмом. Помимо того, что нидерландец сам по себе вызывал у Ханны недоверие, ее врожденный дух соперничества восстал против одной только мысли о том, что какой-то коп завоевал любовь и доверие ее крестника, не говоря уже о том, что этот же самый коп завоевал к тому же любовь и доверие Рут.

— Господи боже мой, да кончится когда-нибудь эта сраная дорога? — спросила Ханна.

Поскольку Эдди отправился в путь из Гемптонов, то он мог бы сказать, что для него эта сраная дорога на два с половиной часа длиннее, но он лишь сказал:

— Я тут подумываю кое о чем.

Так оно и было на самом деле.

Эдди подумывал, не купить ли ему дом Рут в Сагапонаке. Все те годы, что в доме жил Тед Коул, Эдди старательно избегал Парсонадж-лейн; он ни разу не проехал мимо этого дома, который был для него символом самого захватывающего лета в его жизни. Но после смерти Теда он изменил своим привычкам и стал заезжать на Парсонадж-лейн. И поскольку дом Коулов был выставлен на продажу, а Рут записала Грэма в подготовительную школу в Вермонте, Эдди использовал любую возможность, чтобы заезжать на эту улочку, где он сбрасывал скорость чуть не до нуля. Он даже несколько раз проезжал мимо дома Рут на велосипеде.

То, что дом не был еще продан, давало ему лишь самую малую надежду. Эта недвижимость была запредельно дорогой. Дом на океанской стороне шоссе Монтаук был не для Эдди, который мог себе позволить жить в Гемптонах, только оставаясь по другую сторону шоссе. Хуже того, двухэтажный, под серой черепичной крышей дом Эдди на Мейпл-лейн располагался всего в двух сотнях ярдов от того, что оставалось от Бриджгемптоновского железнодорожного вокзала. (Если поезда еще ходили, то от вокзала остался один фундамент.)

Из дома Эдди открывался вид на крылечки соседних домов и бурые газоны, на конкурирующие мангалы для барбекю и детские велосипеды — вид был далеко не океанический. Шум накатывающих волн прибоя не достигал Мейпл-лейн. Слышал он хлопки москитных дверей, потасовки детей и рассерженные крики взрослых на своих чад, еще он слышал собак, лающих собак. (По мнению Эдди, в Бриджгемптоне было слишком много собак.) Но больше всего слышал Эдди поезда.

Поезда проходили так близко к его дому на северной стороне Мейпл-лейн, что Эдди больше не пользовался своим маленьким двориком — барбекю теперь он делал на переднем крыльце, где жирная копоть обожгла черепицу и зачернила лампу на крыльце. Поезда проходили так близко, что кровать Эдди сотрясалась, когда он крепко спал, а это случалось с ним редко; ему пришлось приделать дверцу к маленькому бару, где он держал бокалы, потому что иначе от вибрации, вызываемой поездами, винные бокалы сползали с полок. (Хотя Эдди не пил ничего, кроме диетической колы, колу он предпочитал пить из винных бокалов.) И поезда проходили так близко к Мейпл-лейн, что соседские собаки постоянно попадали под них, но соседи вместо погибших приобретали новых, которые были как будто еще агрессивнее и лаяли еще громче; они облаивали проходящие поезда с гораздо большим усердием, чем погибшие.