Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

– Попрошу на сцену Сергея Герардовича Дунчиля!

Дунчиль оказался благообразным, но запущенным человеком лет пятидесяти.

– Сергей Герардович, – обратился к нему конферансье, – вот уже полтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшу юся у вас валюту, в то время как страна нуждается в ней. Вы человек интеллигентный, прекрасно это понимаете, а между тем помочь не хотите.

– К сожалению, ничем помочь не могу, так как валюты у меня больше нет, – ответил Дунчиль.

– Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов? – жалобно спросил артист.

– И бриллиантов нет, – сухо отозвался Дунчиль.

Артист повесил голову и задумался, а потом хлопнул в ладоши.

Из кулисы вышла на сцену средних лет дама, одетая по моде, то есть в пальто без воротника и в крошечной шляпочке. Дама имела встревоженный вид, а Дунчиль поглядел на нее, не шевельнув бро вью.

– Кто эта дама? – спросил ведущий у Дунчиля.

– Это моя жена, – с достоинством ответил Дунчиль и посмотрел на длинную шею дамы без воротника с некоторым отвращением.

– Мы потревожили вас, мадам Дунчиль, – отнесся к даме конфе рансье, – вот по какому поводу… Мы хотели вас спросить, нет ли у ва шего супруга еще валюты.

– Он тогда все сдал.

– Так, – сказал артист, – ну, что же, раз так, так так. Если он все сдал, то надлежит его немедленно отпустить, как птицу, на свободу. Что ж поделаешь! Вы свободны, Сергей Герардович! – И артист сде лал царственный жест.

Дунчиль спокойно и с достоинством повернулся и пошел к кулисе.

– Одну минуточку! – остановил его конферансье. – Позволь те мне на прощание показать вам фокус. – И опять хлопнул в ла доши.

И тут черный задний бархат раздвинулся, и на сцену вышла юная красавица в бальном платье, держащая в руках золотой подносик, на котором лежала толстая пачка, перевязанная конфетной лентой, и бриллиантовое колье, от которого во все стороны прыгали синие, желтые и красные огни.

Дунчиль отступил на шаг и покрылся бледностью. Зал замер.

– Восемнадцать тысяч долларов и колье в сорок тысяч золо том, – торжественно объявил артист, – хранил Сергей Герардович Дунчиль в городе Харькове в квартире своей любовницы Иды Геркулановны Вормс, которую мы имеем удовольствие видеть перед со бой и которая любезно помогла нам обнаружить эти бесцельные для частного лица сокровища.

Красавица, улыбаясь, сверкнула зубами, и мохнатые ее ресницы дрогнули.

– А под вашею полною достоинства личиною, – отнесся артист к Дунчилю, – скрывается жадный паук и поразительный охмуряло и врун. Вы извели всех за полтора месяца своим идиотским упрямст вом! Ступайте же теперь домой, и пусть тот ад, который устроит вам ваша супруга, будет вам наказанием.

Тут супруга Дунчиля воскликнула: «О, негодяй…», а Дунчиль кач нулся и едва не упал, если бы чьи-то услужливые руки не подхватили его под руки. Но тут рухнул внезапно черный занавес спереди и скрыл всех бывших на сцене.

Бешеные рукоплескания потрясли зал так, что Никанору Ива новичу показалось, будто запрыгали огни в люстре. А когда перед ний черный занавес ушел вверх, на сцене оказался артист в одино честве. Он сорвал второй залп рукоплесканий, раскланялся и заго ворил:

– Вот, вы видели в лице этого Дунчиля типичного осла. Ведь я же говорил на прошлой нашей программе, что хранение валюты явля ется бессмыслицей. Использовать он ее не может ни при каких об стоятельствах, уверяю вас. Он получает приличное жалование, чуд но зарабатывает. Так вот нет же: вместо того чтобы тихо, мирно, без всяких неприятностей сдать валюту и камни, добился-таки коры стный болван того, что был разоблачен при всех и нажил крупней шую семейную неприятность. Итак, кто сдает? Нет желающих? В та ком случае следующим номером нашей программы известный артист драмы Бурдасов Илья Потапович исполнит отрывки из «Скупого ры царя» поэта Пушкина!

Обещанный Бурдасов не замедлил появиться на сцене и оказался пожилым, бритым, во фраке и белом галстуке.

Без всяких предисловий он скроил мрачное лицо, сдвинул брови и заговорил ненатуральным голосом, глядя на золотой колокольчик:

– Как молодой повеса ждет свиданья с какой-нибудь развратни цей лукавой…

Далее Бурдасов рассказал о себе много нехорошего. Никанор Ива нович, очень помрачнев, слышал, как Бурдасов признавался в том, что какая-то несчастная вдова, воя, стояла перед ним на коленях под дождем, но не тронула черствого сердца артиста. Никанор Иванович совсем не знал до этого случая поэта Пушкина, хоть и произносил, и нередко, фразу: «А за квартиру Пушкин платить будет?», и теперь, познакомившись с его произведением, сразу как-то загрустил, заду мался и представил себе женщину с детьми на коленях и невольно по думал: «Сволочь этот Бурдасов!» А тот, все повышая голос, шел даль ше и окончательно запутал Никанора Ивановича, потому что вдруг стал обращаться к кому-то, кого на сцене не было, и за этого отсутст вующего сам же себе отвечал, причем называл себя то «государем», то «бароном», то «отцом», то «сыном», то на «вы», а то на «ты».

Понял Никанор Иванович только одно, что помер артист злою смертью, прокричав: «Ключи! Ключи мои!», повалившись после этого на пол, хрипя и срывая с себя галстух.

Умерев, он встал, отряхнул пыль с фрачных коленей, поклонил ся, улыбнувшись фальшивой улыбкой, и при жидких аплодисментах удалился, а конферансье заговорил так:

– Ну-с, дорогие валютчики, вы прослушали в замечательном ис полнении Ильи Владимировича Акулинова* «Скупого рыцаря». Ры царь этот надеялся, что резвые нимфы сбегутся к нему и произойдет еще многое приятное в этом же роде. Но, как видите, ничего этого не случилось, нимф никаких не было, и музы ему дань не принесли, и чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил он очень скверно, помер от удара на своих сундуках с валютой. Предупреж даю вас еще раз, что и с вами будет так же плохо, а может быть, и еще хуже, если вы не сдадите валюты!

И тут в лампах загорелся зловещий фиолетовый свет, отчего лица у зрителей стали как у покойников, и во всех углах закричали страш ные голоса в рупорах:

– Сдавайте валюту! Сдавайте!

Поэзия ли Пушкина произвела такое впечатление или прозаичес кая речь конферансье, но только, когда зал осветился опять светом обычным, раздался застенчивый голос:

– Я сдаю валюту!

– Милости прошу на сцену, – вежливо сказал конферансье, за слоняя снизу рукою лицо от рампы.

И на сцене оказался маленького роста белокурый гражданин, не брившийся, судя по лицу, около трех недель.

– Ваша фамилия, виноват? – очень вежливо осведомился конфе рансье.

– Канавкин Николай, – застенчиво сказал появившийся. * Так в рукописи.

– А! Молодец, Канавкин Николай! – воскликнул конферансье. – Я всегда это утверждал! Итак?..

– Сдаю, – тихо сказал молодец Канавкин.

– Сколько?

– Тысячу долларов и двадцать золотых десяток.

– Браво! Все, что есть?

Ведущий программу уставился прямо в глаза Канавкину, и Никанору Ивановичу даже показалось, что из глаз артиста брызнули лу чи, пронизывающие Канавкина насквозь, подобно рентгеновским. В зале перестали дышать.

– Верю! – наконец воскликнул артист, гася свой взор. – Верю! Смотрите: эти глаза не лгут! Ведь сколько раз я говорил вам всем, что основная ваша ошибка в том, что вы недооцениваете значение глаз че ловеческих. Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза – никогда. Вам задают внезапный вопрос, вы вздрагиваете, и вздрагиваете да же неприметно для вопрошающего, вы в одну секунду соображаете, что нужно сказать, чтобы скрыть истину, и говорите, и весьма убеди тельно говорите, и ни одна складка на вашем лице не шевельнется, но, увы, поздно! Встревоженная вопросом истина со дна души прыгает на мгновение в глаза, и все кончено. Она замечена, вы пойманы!

Произнеся, и с большим жаром, эту очень убедительную речь, ар тист ласково спросил у Канавкина:

– Ну, где же спрятаны?

– У тетки моей, Пороховниковой, на Пречистенке…

– А! – вскричал артист. – Это… постойте… у Клавдии Ильинич ны, что ли?

– Да, – застенчиво ответил Канавкин, – в переулке…

– Ах, да, да, да! Маленький особнячок, напротив палисадничек? Как же, знаю! А куда же вы их там засунули?

– В погребе, в коробке из-под Эйнема.

Гул прошел по залу, артист всплеснул руками.

– Видали ли вы что-либо подобное? – вскричал он. – Да ведь деньги же там заплесневеют, отсыреют! Мыслимо ли таким людям доверить валюту? А? Чисто как дети, ей-богу!

Канавкин и сам понял, что проштрафился, и повесил хохлатую голову.

– Деньги, – продолжал артист, – должны храниться в госбанке, в сухих, специальных, хорошо охраняемых помещениях, а отнюдь не в теткином погребе, где их могут попортить крысы! Стыдно, Ка навкин!

Тот уж просто не знал, куда деваться, и только колупал пальцем борт своего засаленного пиджачка.

– Ну ладно, – смягчился конферансье, – кто старое помянет… – и добавил неожиданно: – Да, кстати: за одним разом чтобы… у тетки у самой… ведь тоже есть? А!