Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

От другого этого места у Никанора Ивановича осталось в воспо минании мало чего. Помнился только какой-то стол, шкаф и диван и гладкие белые стены.

В этой именно комнате с Никанором Ивановичем, у которого пе ред глазами все как-то мутилось от приливов крови и душевного вол нения, лицо, сидевшее за столом, вступило в разговор, но разговор вышел какой-то странный, путаный, а вернее, совсем не вышел.

Первый же вопрос, который был задан Никанору Ивановичу, был таков:

– Вы Никанор Иванович Босой, председатель домкома № 302-бис по Садовой?

На это Никанор Иванович ответил буквально так (а при этом рас смеялся страшным смехом):

– Я Никанор, конечно, Никанор… но какой я, к шуту, председа тель!

– То есть как? – спросили Никанора Ивановича, прищурившись.

– А так, – ответил он, – ежели я председатель, то я сразу должен был установить, что он нечистая сила… А то что же это! Пенсне треснуло… весь рваный… Какой он может быть переводчик!

– Кто такой? – спросили у Никанора Ивановича.

– Коровьев! – вскричал Никанор Иванович. – В пятидесятой квартире у нас засел! Пишите: Коровьев. И немедленно надо его из ловить. Пятое парадное, там он!

– Откуда валюту взял? – спросили у Никанора Ивановича.

– Не было валюты! Не было! Бог истинный, всемогущий все видит, а мне туда и дорога, – страстно заговорил Никанор Ивано вич, – в руках никогда не держал и не подозревал, какая такая ва люта! Господь меня накажет за скверну мою. – Никанор Иванович начал волноваться, то застегивать рубаху, то креститься, то опять застегивать. – Брал, брал, но брал нашими, советскими! Пропи сывал за деньги, не спорю, бывало! Хорош и секретарь наш, Пролежнев, тоже хорош… Прямо скажем, все воры, но валюты не брал!

На просьбу не валять дурака, а рассказать, как попали доллары в вентиляцию, Никанор Иванович стал на колени и качнулся, рас крыв рот, как бы желая укусить паркет, и закричал:

– Желаете, землю буду есть, что не брал? Черт он, Коровьев!

Всякому терпению положен предел, и за столом, уже повысив го лос, намекнули Никанору Ивановичу, что ему худо будет, если он не заговорит по-человечески.

Тут комнату с диваном и столом огласил дикий рев Никанора Ива новича, вскочившего с колен:

– Вон он, вон за шкафом! Вон ухмыляется… и пенсне его!.. Дер жите его! Держите его! Окропить помещение!

Кровь отлила от лица Никанора Ивановича, он дрожал и крестил воздух, метнулся к двери, бросился обратно, запел какую-то молитву и наконец понес полную околесину.

Стало совершенно ясно, что Никанор Иванович ни к каким раз говорам не пригоден. Его вывели, поместили в отдельной комнате, где он немного поутих и не кричал уже, а только молился и всхли пывал.

Тем временем на Садовую съездили и в квартире № 50 побывали. Само собою разумеется, что никакого Коровьева там не нашли и ни какого Коровьева никто в доме не знал и не видел. Квартира покой ного Берлиоза была пуста, и в кабинете мирно висели печати на шка фах. Пуста была и половина Лиходеева, уехавшего во Владикавказ.

С тем и уехали с Садовой, причем с уехавшими отбыл растерян ный и подавленный секретарь Пролежнев.

Вечером Никанор Иванович был доставлен в лечебницу. Там он вел себя беспокойно настолько, что ему пришлось сделать чудодей ственное вспрыскивание по рецепту Стравинского, и лишь после полуночи Никанор Иванович уснул, изредка издавая тяжелое стра дальческое мычание.

Но чем дальше, тем легче становился его сон. Он перестал воро чаться и стонать, задышал легко и ровно, и пост у него в комнате сняли.

Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе кото рого, несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось с того, что Никанору Ивановичу привиделось, что его подводят, и очень торжественно, какие-то люди с золотыми трубами в руках к большим лакированным дверям. У этих дверей спутники сыграли туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес сказал весело:

– Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту!

Удивившись, Никанор Иванович увидел над собою черный гром коговоритель. Затем он очутился почему-то в театральной зале, где под золоченым потолком сияли хрустальные люстры, а на стенах кенкеты. Все было как следует: имелась сцена, задернутая бархат ным занавесом, по темно-вишневому фону усеянным, как звездочка ми, изображениями золотых увеличенных десяток, суфлерская буд ка и даже публика. Удивило Никанора Ивановича то, что вся публи ка была одного пола – мужского, и вся почему-то с бородами. Кроме того, поразительно было то, что публика сидела не на стульях, как бывает в жизни, а на полу, великолепно натертом и скользком.

Конфузясь в новом и большом обществе, Никанор Иванович, по мявшись некоторое время, последовал общему примеру и уселся на паркет, примостившись между каким-то рыжим до огненности здо ровяком-бородачом и другим, бледным и сильно заросшим гражда нином. Никто не обратил внимания на Никанора Ивановича.

Тут послышался колокольчик, свет в зале потух, занавесь разо шлась в стороны, и обнаружилась сцена с креслом, столиком, на ко тором помещался колокольчик золотой с алмазами, и задником, глу хим, черным, бархатным.

Из кулис тут показался артист в смокинге, гладко выбритый и причесанный на пробор, молодой и с очень приятными чертами лица.

В зале оживилась публика, все повернулись к сцене.

Артист подошел к будке, потер руки.

– Сидите? – спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу.

– Сидим… сидим, – хором ответили ему из зала и тенора, и басы, и баритоны.

– Гм, – задумчиво сказал артист и добавил: – И как вам не надо ест, я не понимаю? Все люди как люди, ходят сейчас по улицам, на слаждаются весенним солнцем и теплом, а вы здесь на полу торчите! Впрочем, кому что нравится, – философски заключил артист.

Затем он переменил и тембр голоса, и интонации и весело и звуч но объявил:

– Итак, следующим номером нашей программы – Никанор Ива нович Босой, председатель домового комитета и заведующий столо вой. Попросим Никанора Ивановича!

Дружный аплодисмент был ответом артисту.

Удивленный Никанор Иванович вытаращил глаза, а конферансье нашел его взором среди сидящих и ласково поманил пальцем на сце ну. И Никанор Иванович, не помня как, оказался на сцене, конфуз ливо подтягивая штаны, почему-то спадающие. В глаза ему снизу и спереди ударил яркий свет цветных ламп в рампе, отчего он сразу потерял из виду зал с публикой.

– Ну-с, Никанор Иванович, покажите нам пример, – задушевно заговорил молодой артист, – и… сдавайте валюту!

Наступила тишина.

Никанор Иванович перевел дух и тихо заговорил:

– Богом клянусь, что…

Но не успел он начать фразу, как зал заглушил его криками негодо вания и разочарования.

Никанор Иванович растерялся и умолк.

– Насколько я понял, – заговорил ведущий программу, – вы хо тите поклясться, что у вас нету валюты? – И он поглядел на Никано ра Ивановича с любопытством.

– Так точно. Нету, – ответил Никанор Иванович.

– Так, – отозвался артист, – а, простите за нескромность: откуда же взялись четыреста долларов, обнаруженные в сортире той уют ной квартирки, единственными обитателями коей являетесь вы с ва шей супругой?

– Волшебные! – явно иронически сказали в темном зале.

– Так точно, волшебные, – робко ответил Никанор Иванович по неопределенному адресу, не то конферансье, не то в зал, и пояс нил: – Нечистая сила, клетчатый переводчик подбросил.

И опять разразился зал негодующим воплем. Когда же настала ти шина, артист сказал:

– Вот какие басни Крылова приходится мне выслушивать здесь! Подбросили четыреста долларов! Вот вы все здесь валютчики, обра щаюсь к вам как к специалистам: мыслимое ли это дело?

– Мы не валютчики, – раздались отдельные голоса в театре, – но дело это немыслимое.

– Целиком присоединяюсь, – твердо сказал артист, – и спрошу вас, что могут подбросить?

– Ребенка! – ответил кто-то в зале.

– Совершенно верно, – подтвердил ведущий, – ребенка, аноним ное письмо, прокламацию, бомбу, но четыреста долларов никто не станет подбрасывать, ибо такого идиота, чтоб их подбрасывать, в природе нету!

И, обратившись к Никанору Ивановичу, артист сказал укоризнен но и печально:

– Огорчили вы меня, Никанор Иванович! А я-то на вас надеялся! Итак, номер наш не удался.

В зале раздался свист.

– Валютчик он! – выкрикивали в зале. – Из-за таких и мы неволь но терпим!

– Не ругайте его! – сказал конферансье мягко. – Он раскается! – И, обратив к Никанору Ивановичу глаза, полные слез, добавил: – Не ожидал я от вас этого, Никанор Иванович! – А вздохнув, добавил еще: – Ну, идите, Никанор Иванович, на свое место.

После чего повернулся к залу и, позвонив в колокольчик, громко объявил:

– Антракт, негодяи!

Потрясенный Никанор Иванович, неожиданно для себя ставший участником театральной программы, не помнил, как оказался на своем месте. Запомнилось ему лишь, что зал погрузился в полную тьму, а на стенах выскочили горящие красные слова: «Сдавайте ва люту!» Потом опять загорелась сцена, и конферансье позвал: