Читать интересную книгу Офицеры и джентльмены - Ивлин Во

Артур Бокс-Бендер изо всех сил старался завоевать симпатии местного прелата.

– Я не принадлежу к вашему вероисповеданию, но должен отметить, что ваш кардинал Хинсли выполняет замечательную работу по радио. Про него можно уверенно сказать: он прежде всего англичанин, а потом уже христианин; а ведь этого никак не скажешь о том или другом нашем епископе.

Анджела сказала:

– Я тщательнейшим образом прочитала и разобралась во всех письмах. Их поступило несколько сотен.

– И я тоже.

– Необычайно много людей, о которых я даже не слышала, оказывается, были близкими друзьями папы. Эту ночь я провела в монастыре и поеду домой только сегодня вечером. Монахини были очень милы и любезны. Достопочтенная матушка хочет, чтобы после похорон все вернулись в монастырь и выпили кофе. Здесь собрались люди, с которыми нам следует поговорить. Я никак не думала, что их приедет так много.

Все новые и новые люди прибывали пешком, на машинах и на двуколках, запряженных пони. Гай и Анджела наблюдали за ними из окна пресвитерии.

– Феликса я возьму к себе, – сказала Анджела. – Сейчас он еще там, в отеле.

Духовенство вышло, чтобы облачиться. В пресвитерии снова появился дядюшка Перегрин, чтобы повести за собой ближайших родственников.

– Аналой впереди справа, – сказал он.

Они пересекли узенькую полоску сада и вошли в церковь, построенную еще Джервейсом и Хермайэни, которая по традиции называлась часовней. Медленно шагая по проходу между рядами, Гай печально смотрел на катафалк и на горящие рядом с ним высокие неотбеленные свечи. В прохладном, слегка задымленном воздухе сильно пахло пчелиным воском и хризантемами. Позднее к этому запаху прибавился благовонный запах фимиама.

Людей на похоронах мистера Краучбека было не меньше, чем на мессе в предрождественскую ночь: почти все жители деревни, многие из соседних деревень. Глава судебной и исполнительной власти графства сидел на передней скамье слева, рядом с представителем рыцарей Мальты. Лейтенант Пэдфилд сидел вместе с англиканским приходским священником, семейным адвокатом и директором школы Богоматери-Победительницы. Хор из монахинь расположился рядом с органом на верхнем ярусе. Священники, за исключением трех, совершающих богослужение, заняли места вдоль стен алтаря. Дядюшка Перегрин окинул всех взглядом и убедился, что все на своих местах.

Бокс-Бендер не сводил взгляда с Анджелы и Гая, опасаясь совершить какую-нибудь ошибку в ритуале церковной службы. Он преклонил, как и они, колена, сел, затем снова опустился на колени, опять сел и поднялся, когда три священника, облаченные в черное, вышли из ризницы, еще раз сел, но забыл перекреститься при этом. Бокс-Бендер выполнял этот ритуал не вслепую. Он бывал на мессах и раньше. Он просто хотел выполнить все в точном соответствии с принятым обрядом. Глава судебной и исполнительной власти тоже не знал ритуала, и его тоже посадили в таком месте, чтобы он мог видеть других.

Заупокойная служба началась. Воцарилась полнейшая тишина. Слова молитвы были едва слышны даже на первых скамьях. Бокс-Бендер вовремя заметил, как его родственники перекрестились в момент отпущения грехов. На этот раз успел перекреститься и он. Затем начал петь хор монахинь.

Прислушиваясь к знакомым словам молитвы, Гай думал о своем отце.

Мистер Краучбек был всеми уважаемым, добрым, отзывчивым и добросовестным человеком, человеком, который по всем правилам своего вероисповедания был достоин спасения Души. Гай считал своего отца самым лучшим человеком на всем свете, единственным незапятнанным человеком из всех, кого ему довелось узнать.

«Сколько же из всех переполнивших сейчас церковь, – думал Гай, – пришли сюда, движимые простой учтивостью, и сколько для того, чтобы помолиться за то, чтобы добрая память о мистере Краучбеке светилась вечным негасимым огнем? Что ж, – продолжал размышлять он, – божья милость в учтивости: в том, что Артур Бокс-Бендер косит глаза, чтобы не ошибиться в своих действиях, в том, как прелат держит свечу у алтаря, представляя собой епископа, в том, что лейтенант Пэдфилд совершает бог его знает какое вездесущее чудо…»

Священник перевернул страницу молитвенника и перешел от проскомидии к канону. В тишине, воцарившейся после удара колокола, Гай поблагодарил бога за своего отца и мысленно переключился на свою смерть, к которой он был так близок, когда отступал с Крита, и которая могла теперь снова оказаться близкой во время выполнения миссии, предложенной ему безымянным подполковником.

«Я беспокоюсь о тебе», – писал ему отец в письме, хотя оно было не последним, ибо он и Гай успели с тех пор обменяться еще несколькими письмами; auditiones malae[88] об ухудшающемся здоровье отца и свое собственное затянувшееся разочарование Гай считал в известном смысле заключительным этапом их регулярной, но довольно сдержанной переписки в течение более чем тридцати лет. Отец был обеспокоен не чем-нибудь, связанным с земным преуспеванием Гая, а его очевидной апатией ко всему; Гай же был обеспокоен теперь, видимо, тем, что находился в этом таинственном транзитном лагере, через который он должен пройти на своем пути к вечному покою и свету. Молитвы Гая были направлены скорее «к», а не «за» отца. Гай поступил на службу и обратился про себя к богу: «Я ничего не прошу у тебя. Я прибыл сюда на тот случай, если нужен. Не думаю, что могу оказаться полезным, но, если существует что-нибудь такое, что я мог бы сделать, дай мне знать об этом».

«Я ничего не прошу у тебя» – это и являлось сутью апатии Гая; именно это пытался внушить ему отец, он и сейчас говорит ему об этом. Чувство опустошенности не оставляло его многие годы, даже тогда, когда он, став алебардистом, переживал минуты подъема и воодушевления. Подъема и воодушевления оказалось недостаточно. Бог требовал от него чего-то большего.

В глубине души Гай верил, что где-нибудь, как-нибудь и что-нибудь от него все же потребуется и что, когда такой момент настанет, ему надо быть особенно внимательным. Быть в готовности к тому, чтобы что-то сделать, – это ведь тоже служба. Настанет время, и он получит возможность сделать нечто, пусть даже незначительное, но зато такое, чего не сможет сделать никто другой, для чего он предназначен самой судьбой. Такого положения, чтобы бог не дал ему никакого предназначения, просто не может быть. Он вовсе не претендует на героическую судьбу. Количественные критерии здесь неприменимы. Главное – это не упустить момент, не прозевать возможность, когда она появится. Не исключено, что как раз сейчас, в этот момент, отец расчищает путь для него. «Дай мне знать, что я должен сделать, и помоги мне сделать это», – мысленно произнес Гай в своей молитве.

Артур Бокс-Бендер бывал на богослужении и раньше. Когда священник кончил читать молитву и удалился из алтаря, Бокс-Бендер посмотрел на часы и взялся было за котелок. Затем, когда священник появился снова, в другом облачении, и остановился в нескольких футах от того места, где сидел Бокс-Бендер, тот незаметно отложил котелок в сторону. Хор пропел отпущение грехов, затем священник и дьякон прошли вокруг катафалка, побрызгали его святой водой и окурили ладаном. Черная риза коснулась почти черного костюма Бокс-Бендера. На левую щеку Бокс-Бендера попала одна капелька воды. Смахнуть ее он не осмелился.

Сняв с гроба покров, люди из похоронного бюро подняли его и понесли по проходу между рядами скамеек. Анджела, дядюшка Перегрин и Гай пошли за гробом первыми, за ними последовали другие родственники покойного. Бокс-Бендер скромно пошел позади главы судебной и исполнительной власти. Монахини пропели антифон, после чего спустились с хоров и направились в монастырь. Похоронная процессия двинулась вдоль улицы, от новой церкви к старой. Тишина нарушалась лишь стуком копыт лошади, скрипом упряжи и колес фермерской повозки, на которой везли гроб; впереди старой кобылы, держа ее за узду, шел управляющий усадьбой.

День был безветренный. С деревьев по одному – по два опадали листья; падая, они кружились по-разному, в зависимости от того, какое очертание принимали и как сморщивались, когда высыхали, но все падали под то дерево, на котором выросли. В какой-то момент Гай вспомнил о записной книжке Людовича, о «пушинке в вакууме», с которой его сравнили, а потом, как бы сопоставляя, о шумных ноябрьских днях, когда он и его мать пытались ловить падающие листья на улице; каждый пойманный лист гарантировал… день, неделю, месяц – точно не мог вспомнить он – его счастливого и радостного детства. Только его отец остался живым, чтобы увидеть превращение этого веселого маленького мальчика в одинокого капитана алебардийского полка, который следовал теперь за его гробом.

На мощенных булыжником тротуарах стояли жители деревни, занятость которых не позволила им прийти в церковь. Они молча смотрели на проходившую процессию. Многие из тех, кто пришел в церковь, отделялись от процессии и возвращались к своим делам. Места у могилы для всех все равно будет недостаточно.