туда, где можно напиться и воспользоваться услугами проститутки. Тем же вечером какие-то парни взломали мою дверь и исколотили меня, прямо посреди ночи. После чего ко мне пришел Джей.
— Дай мне свою кредитную карту, Генри. Теперь ты будешь получать свои карманные деньги от меня.
Или в тот раз, когда мне позвонил Чарли. Я ушам своим не поверил, услышав по телефону его голос.
— Привет, — сказал мой старый друг. — Как ты?
Я промолчал. Он напал безо всяких предисловий:
— Я в Вашингтоне!
Эта новость вызвала у меня удивленный свист.
— С родителями… на три дня… вот я и решил, что мы можем воспользоваться этим, чтобы увидеться. Что ты об этом скажешь?
— Скажу, что это великолепная мысль! — ответил я, почувствовав, что сердце вдруг стало легким, как мыльный пузырь. Как же мне не хватало Чарли все это время…
Он засмеялся.
— Черт, как здорово слышать твой голос, приятель!
Чарли не видел, как мои глаза наполнились слезами — вдруг, без всякого предупреждения.
— Ага… ага… ты охрененно прав, старик. Как ты нашел мой номер?
— В «Сиэтл таймс» была статья о тебе, где говорилось, что ты изучаешь политические науки в университете Джорджа Вашингтона, мистер Огастин…
Чарли позвонил на факультет, и ему пришлось сделать несколько десятков звонков, прежде чем служащая снизошла до того, чтобы дать мой номер.
— Ладно, сегодня вечером в шесть, в баре «Черчилля»: это наша гостиница, ты ее знаешь?
— Заметано…
Я растянулся на кровати и в течение нескольких долгих минут предавался своим лучшим воспоминаниям. Наши каяки скользят по морю, наши обнаженные до пояса тела нагреты солнцем, и взрывы нашего смеха эхом отражаются от поверхности воды, встречи «Клуба неразлучных Ист-Харбор» в магазине «Кен & Гриль», крещение в реке… Лето, когда мне было тринадцать лет; мы с Чарли проходим каждый метр этого проклятого острова, проезжаем его на велосипеде, бежим, спотыкаемся, ползем, плывем, ныряем — две родственных души, два брата — по крайней мере, как я думал…
— Это неудачная мысль, — заявил Джей, когда я ему об этом сказал.
Но на этот раз я проявил твердость.
— И что ты собираешься сделать? Связать меня? Я пойду, нравится тебе это или нет.
Не знаю, что они в тот день подмешали мне в еду, но за два часа до встречи меня начало полоскать с обоих концов и трясти как в лихорадке. Я все-таки потащился, с волосами, прилипшими к покрытому испариной лбу, весь дрожа и с желудком, будто наполненным цементом. Но от встречи все равно пришлось отказаться, когда меня вытошнило прямо на перрон метро. Вовремя появившийся полицейский проводил меня домой.
После этого они изменили мой телефонный номер, и когда я попытался дозвониться с него до Чарли, автоответчик сообщил, что этот номер не обслуживается. То же самое и с магазином «Кен & Гриль». Они что, спалили его? Или воспользовались своими связями с телефонными компаниями? На этот счет у меня нет ни единой мысли.
В прошлом месяце у меня нашли псориаз на коже головы, на запястьях и ступнях.
— Это от стресса, — пояснил доктор.
Месяцем раньше было другое.
— Снижение иммунной защиты, — сообщил доктор. — Можете оценить свой уровень стресса, мистер Огастин?
Все остальное время Джей соблюдает сдержанность. Но я знаю, что он здесь. Чувствую, как он неотступно следит за мной. Даже когда я сплю, он здесь: можно подумать, что сам он никогда не спит. Я его пленник — другого слова не подберешь. Свобода. До недавнего времени я не знал смысла этого слова. Это могут понять только те, кто ее лишен. Я знаю, что у меня больше никогда не будет нормальной жизни. Больше никогда я не смогу любить, дышать, жить, как раньше… Моя жизнь будет лишь долгой пародией на то, о чем я мечтал, — Джей об этом позаботится. «Хочешь вернуть все назад, Генри? Снова стать маленьким мальчиком на своем острове? Об этом надо было думать раньше. Напоминаю: твои мамы мертвы. И, кстати, позволь сообщить новости о Чарли, Джонни и Кайле… У них все хорошо. Они понемногу приходят в себя. Иногда говорят о тебе; не так чтобы очень часто, но все же…»
Он думает, что держит руку на пульсе. Но однажды он ослабит контроль. Однажды мой час настанет. Сам того не понимая, Джей научил меня самому важному: терпению.
Если, конечно, он и этого не предусмотрел: моя случайная смерть через некоторое время, разумеется, повергнет Огастина в траур, но, по крайней мере, несколько лет у него был сын. Да, так и должно быть. Я представляю собой угрозу, и Джей не может позволить, чтобы это зашло слишком далеко.
Сегодня это страх. Страх перед завтрашним днем. Страх перед Джеем. Я постоянно должен быть настороже. Я чувствую, как день за днем во мне все больше разгорается паранойя, мой разум никогда не отдыхает. На каждом шагу мне кажется, что за мной кто-то следит. И, несмотря на все, я должен притворяться перед своим отцом. Это моя часть договора: притворяться счастливым, делать вид, что у меня все хорошо и я доволен жизнью. Это самый худший ад.
* * *
В конце концов я вернулся на остров. В последний раз. Дженнифер Лоуренс даже не пришлось меня убеждать. Сам не знаю почему. Я поговорил об этом с отцом, и тот спросил:
— Ты уверен, что это не будет слишком болезненно?
Я удивился еще больше, когда Джей не запретил мне туда ехать, хотя и не советовал этого делать. Но в конечном итоге мой отец оказался прав: это и вправду болезненно…
Я делаю последний гребок, сдираю юбку с каяка и вылезаю из него, чтобы ступить на крохотный пляж рядом с пристанью, под которой висят ледяные сталактиты. Стаскиваю комбинезон, с него капает. Небо такое белое, такое девственно-чистое, что я чувствую себя очищенным от всех своих грехов.
Почерневшие руины нашего дома наверху — над набережной и лестницей — исчезли; они дочиста убраны бульдозером. Со стороны дороги есть табличка «продается», она там уже больше года. Этим утром снег