Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Тейшейра коротко кивнул:

— Ждите здесь.

Он поскакал обратно к пальмовой роще, где люди Моты теперь растянулись на земле и обмахивались листьями, изнывая от жары. Мота расседлал свою лошадь и присоединился к ним. Когда к нему подошел Тейшейра, он в удивлении поднял голову, сел, затем с трудом поднялся на ноги.

— Вы нашли его, дон Жайме?

Ухмылка Моты казалась частью его лица — неискоренимая, почти оскорбительная. Тейшейра спешился, собрался, тяжело сглотнул.

— У меня к вам просьба, дон… дон…

Он вдруг осознал, что не знает имени Моты.

— Жайме, — сказал Мота, ухмыляясь еще шире при виде внезапного смущения. — Я, как и вы, дон Жайме. В чем состоит ваша просьба?

Когда Тейшейра вернулся, в лице Гонсалу что-то промелькнуло — скорее проблеск осмотрительности, но не удивления. Потом он снова принял вид безучастного наблюдателя или же протоколиста какого-то абстрактного суда, далекого от всего, что могло произойти в следующий миг. Он не сказал ни слова. Дон Франсишку в очередной раз пытался приблизиться к своему коню, который играл с ним в ту же игру, позволяя подойти к себе и потянуться за уздечкой, чтобы потом неожиданно отступить.

— Дон Франсишку!

Тот обернулся. Тейшейра поднял аркебузу Моты, уравновешивая ее одной рукой. Дон Франсишку перевел взгляд с его лица на оружие. Мгновение казалось, будто он не понимает, что это такое, потом он выбросил вперед руки и растопырил ладони, как будто мог отразить пулю. Рот его приоткрылся, и он, похоже, пытался что-то сказать, но изо рта его не вырвалось ни звука. Он сделал шаг вперед. Тейшейра нажал на спуск.

Он увидел, как дон Франсишку споткнулся и едва не упал. Грохот ударил в голову, затем стал биться в ней, словно угодил там в ловушку. Глаза слезились, а ноздри горели от пороховой гари. Дон Франсишку изумленно уставился себе на грудь. Изумление сменилось недоумением, затем гневом, когда он обернулся, чтобы увидеть, как ноги коня подгибаются под его брюхом, как животное падает. Тяжелая пуля снесла ему верхнюю часть головы, и конь был мертв еще до того, как грянулся оземь.

Ощущая резь в глазах, он наблюдал, как фидалгу отворачивается от трупа, а затем шагает к нему, нашаривая рукой шпагу. Тейшейра бросил свое оружие и стоял на месте, скрестив на груди руки. Десять быстрых шагов, и лицо дона Франсишку оказалось прямо перед его собственным, красное от злости, потрясения и даже неверия в то, что ему могли нанести такое безмерное оскорбление. Глаза дона Франсишку усохли до черных олив, глубоко погрузившись в глазницы; рот открывался и закрывался так близко, что Тейшейра ощущал запах дыхания, но при этом он ничего не слышал.

— Нам пора отправляться, — сказал он.

Звуки собственной речи странно бухали у него в голове. Выстрел оглушил его.

Когда они подходили к причалу, слух стал урывками возвращаться. Странные шумы прорезывались сквозь вату, набитую в его череп, — неистовые крики и громкие доклады, которые могли быть также стрельбой или хлопаньем люков. Тейшейра стоял посреди палубной суматохи, глядя вверх, на такелаж, меж тем как матросы так и носились вокруг, следуя приказаниям Гонсалу и дона Франсишку. Он искал глазки Осема, но нигде его не видел.

— В трюме! — наконец прокричал ему Эштеван Гомеш, когда Тейшейра спросил о нем трижды, всякий раз указывая себе на уши. — Со зверем!

Боцман махнул рукой в сторону открытого люка. Посмотрев вниз, Тейшейра увидел одни только движущиеся тени, но он и так прекрасно знал, как выглядит зверь. В случае надобности, чувствовал Тейшейра, он сумел бы описать зверя так точно, что по описанию можно было бы выполнить рисунок. Он снова взглянул вверх. Паруса наполнялись и пустели, натягивались и расслаблялись. Матросы теперь карабкались вниз по реям. Он услышал приглушенное ритмичное ворчание — крики тех, понял он, кто вытягивал самый толстый трос на «Ажуде» — швартовочный канат. Слух понемногу возвращался. А потом, когда он поднял взгляд, все полотнища на корабле, от большого треугольного паруса на корме до крохотного вымпела на носу, неожиданно опали. Ветер стих.

Все остановилось, и в это мгновение к Тейшейре полностью вернулся слух. Люди глядели то на паруса, то друг на друга. Он слышал глубокую и непроницаемую тишину, воцарившуюся на «Ажуде». Гонсалу в одиночестве стоял на полуюте, отвернувшись от всех остальных. Потом тишину нарушил донесшийся из открытого люка странный звук, что-то вроде визга…

Нет, фырканье, переходящее в визг, и это повышение тона звучало подобно насмешке. Это был зверь: тот самый, которого Осем называл Гандой. И тогда ему вспомнился тот солдат у Бенастерима с озадаченным выражением на лице — или на том, что оставалось от его лица. Голос Гонсалу развеял эти мысли.

— С тех реев — убрать! Быстро!

Он указывал на разные паруса. Команда недоуменно переглядывалась, ничего не понимая. Гонсалу показал в сторону от моря, и тогда они увидели то, что раньше увидел он.

К ним плыла огромная плотная стая черных туч. На востоке возвышались зеленые холмы, покрытые буйной растительностью, в которую там и сям вклинивались ярко-красные заплаты глинистой почвы. Буря уже была над ними. Ближе поблескивали серебристые речушки и ирригационные каналы, проходившие через рисовые поля туземцев. А это красивая страна, подумал Тейшейра, особенно теперь, когда я ее покидаю. Он взобрался по трапу на полуют.

— Ветра будет достаточно, — сказал Гонсалу. — Теперь помолимся о воде.

Вскоре баркасы потянули их от причала, и «Ажуда» стала слепо тыкаться носом в поток воды. Тейшейра подождал, пока перед глазами у него пройдет грот, а затем снова взглянул через реку. Сначала он ничего не увидел, но затем вспышка света на дальнем берегу сообщила ему о том, что люди Идалькао успели перетащить свои пушки выше по течению. Над равниной в глубине острова быстро распространялась тень, меж тем как приближавшийся ветер пригибал дикорастущие травы, тростники и посевы.

— Дон Франсишку под палубой, наводит пушки, — сказал Гонсалу, потом крикнул одному из матросов, чтобы тот подтянул трос, который свободно раскачивался над их головами, свисая с рея треугольного паруса.

Тейшейра оглядел заполненную народом палубу, но Осема по-прежнему нигде не было видно. Двое матросов, перегнувшись через борт в средней части судна, производили замер глубины: они перехватывали руками натянутый линь, который расслаблялся, как только лот касался дна, и ритмично, один за другим, выкрикивали показания.

— Три сажени, и поднимается! — крикнул один.

— Лево руля двадцать градусов! — приказал Гонсалу, и Тейшейра, всматриваясь вниз через кормовой леер, увидел, как в воде послушно повернулся угадывавшийся по очертаниям руль.

«Ажуда» медленно ложилась на новый курс — чуть приметная кривая выводила судно на середину реки. Симметричная кривая приблизила бы ее к дальнему берегу. Он видел карты фарватера, по которому им предстояло проследовать, — тот расщеплялся мелями и песчаными банками, которые течение Мандови наносило с удаленных холмов, распределяя их по дну в произвольно меняющемся порядке.

— Так держать! — крикнул Гонсалу, затем, кивнув Тейшейре, скользнул вниз по трапу, пробрался по палубе, прыгая по ящикам, тюкам и бочкам, и занял надлежащий ему пост в рубке на баке.

Его сменил на полуюте Эштеван Гомеш и стал передавать рулевым указания, которые Гонсалу выкрикивал в сторону кормы. Лотовые продолжали замеры глубины, но так как судно сейчас находилось в самой глубокой части фарватера, то они в том же ритме, что и прежде, выкрикивали только одно: «Дна нет!» Потом их нагнал ветер, и Тейшейра почувствовал, как обшивка судна прогибается под усиливающимся шквалом, а корабль двинулся вперед, словно какой-то великан уперся плечом в корму и так впрягся в работу, что его вес начал медленно превосходить дедвейт перегруженного судна. Выкрики Гонсалу стали раздаваться чаще, а голос Эстевана, стоявшего рядом с Тейшейрой, воспроизводил указания лоцмана немедленным эхом. Тогда он понял, зачем Гонсалу до того приказал убрать некоторые паруса: «Ажуда», хоть и набирала скорость, маневрировала медленно, начиная каждый из поворотов много секунд спустя после отдачи приказа.

Мысы Дивади и Чорао скользнули мимо, и вскоре корабль пошел вдоль дальнего берега реки, не более чем в сотне шагов от него. Посмотрев вперед, Тейшейра увидел застывших в ожидании канониров и их лошадей, привязанных на порядочном расстоянии от берега. Пушки были нацелены на «Ажуду». Матросы с лотами по-прежнему выкрикивали замеры глубины: слева по борту — четыре сажени, справа по борту — свободно. Гонсалу держал корабль как можно дальше от берега, но когда по левому борту глубина уменьшалась до трех с половиной саженей, ему приходилось менять курс «Ажуды», всякий раз на десять градусов, легонько подталкивая ее обратно в фарватер и ближе к поджидающим пушкам.