Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Намоке начал рассказывать об одной женщине из племени алуси, которую звали Онише.

— Огромная женщина, — сказал он. — Груди свисают вот досюда. — Он похлопал себя ладонями по коленям. — Живет она в лесу за мысом возле Асабы, и по ночам можно видеть, как она швыряет в Реку факелы с вершины утеса… — (Они уже замахали руками: мол это слишком далеко.) — Нет, нет, нет! — вскричал Намоке, заставив их умолкнуть. — Вам и не надо туда добираться. Она — дух Реки. Вы можете приносить ей жертвы прямо здесь…

Вождь снова закивал, а потом спросил, что именно следует приносить ей в жертву.

— Акул, — ответил Намоке. — Чем больше вы их убьете, тем лучше.

Той ночью люди из Иджо запекли им рыбу, называвшуюся одинки. Юноши с любопытством поглядывали на Уссе, но ни у кого не хватило духу к ней приблизиться. Намоке и вождь обменивались нескончаемыми льстивыми речами и пили пальмовое вино, которое Намоке всегда прихватывал с собой как свою долю в трапезе. («Когда у тебя вдоволь пальмового вина, ты можешь есть что угодно, — признался он ей однажды вечером. — Хоть собачьи лапы».) Вождь вскоре опьянел и забыл о ее присутствии.

— Ты слышал что-нибудь о береговой болезни? — небрежно спросил он у Намоке.

— Немного, — сказал Намоке, но Уссе поняла, что ему об этом ничего не известно.

— Сначала краснеют глаза, — стал объяснять вождь, — потом кожа делается цвета вот этого одинки, а потом они начинают потеть. И в то же время трясутся от холода и вынуждены надевать на себя как можно больше одежд. Но это лишь то, что снаружи. Самое худшее — здесь. Он ударил себя по груди. — Их чи обращаются в дьяволов. Они забывают, как говорить. Был здесь один калабари, он нам и рассказал… — Он продолжал болтать, поглощенный собственными цветистыми россказнями: невероятные нарушения правил гостеприимства и поведения, шумные ограбления, бессмысленное насилие. — Она приходит из мест, что дальше по побережью, во многих днях пути отсюда, — сказал он. — Тот калабари уверял, что с ними ничего нельзя поделать. Только связать или убить. И все. — Он покачал головой.

Когда на другой день они возвращались вверх по Реке, Намоке говорил очень мало, заметив только, что если бы иджо не поленились приносить жертвы у Асабы, то они смогли бы в то же время обменивать там свою рыбу и соль, причем едва ли не вдвое дороже.

Эзоду вернулся, подумала Уссе, но, возможно, не тогда, а позже, когда все уже поняли, что это не болезнь, а племя. Ни она сама, ни кто-либо еще из Нри с Эзоду пока не сталкивались, никто не утверждал, что видел их собственными глазами. Сейчас Эзоду находились на побережье. Откуда они явились? Куда шли?

Дурацкие вопросы, подумала Уссе, усмехаясь про себя. Они явились отсюда. И сюда же направляются. Люди Эзоду…

Она подумала об этом снова, стоя на коленях перед дверью, за целый мир от Нри. За дверью разговаривали двое. Она понимала, что эти люди не знают, откуда они явились и куда идут. У них не сохранилось воспоминаний об этом животном. Здешние улицы были похожи на разлившиеся реки, слепые и яростные. Мужчины и женщины были вздымающимися волнами и подводными течениями. Неудивительно, что их Папа разыскивал своего зверя. Они забрались дальше собственной памяти. Это очень опасно и, может быть, служит также предостережением для нее самой. Когда рука солдата скользнула по ее щеке, чтобы зажать ей рот, когда другая его рука, подобно толстой лиане, обвилась вокруг ее талии, чтобы оторвать ее от пола и бесшумно поднять по лестнице, когда он отпустил ее и прошипел ей в ухо: «Что ты знаешь?» — а лицо его полнилось яростью, не имевшей к ней никакого отношения, когда он ожидал, что она так и будет стоять, онемевшая от шока, и не выдавит из себя ни слова, глупая маленькая служанка, тогда она взяла и сказала: «Я знаю все…»

В ту ночь она отдалась ему, и с тех пор это повторялось еще семь раз. Но не в прошлую ночь, подумала она сейчас, глядя в окно, как и велел ей покрытый рыбьей кожей Обони, ее шестипалый завоеватель. Река была усеяна лодочками, многие из них стояли на якоре и ждали появления того же судна, которое в блеске воды высматривала и она. Должно быть, кто-то прискакал из Ла-Рокки с вестью о его приближении, потому что толпа народу устремилась из трактира к причалу. Люди, собравшиеся возле склада, двинулись наискосок, чтобы присоединиться к остальным. Ее любовник и еще двое по-прежнему оставались внутри. Вскоре они появились снова и быстро пошли, едва ли не побежали против потока людей, изливавшегося из трактира. Она глянула в окно, выходившее на юг. Корабль, который заберет их отсюда, был неотличим от того, что доставил ее сюда три года назад. На его палубе двигались какие-то люди. Повернувшись, она успела увидеть троих своих будущих спутников за миг до того, как подоконник скрыл их из виду.

Слушая, как они поднимаются по лестнице, она думала о том, как сама топала вверх и вниз по лестнице в доме Фьяметты. Три года подряд, но теперь с этим покончено. Она ожидала указаний от отца в святилище своей спальни, но его ммуо так и не появилось. Это хорошо. Это означало, что они его не похоронили. Это означало, что трое ее глупых братцев еще верят, что она жива: Онугу, Апия, Гбуджо. Только Эзе Ада могла обмыть его тело, напомнила она себе. Только Эзе Ада могла короновать его преемника. Она снова посмотрела вниз.

Толпой на пристани занимались теперь люди в изящных шляпах, стараясь оттеснить ее подальше. С реки приблизилась было небольшая лодка, но на нее гневно замахали руками и отогнали прочь. Из-за излучины выше по течению показалась и стала увеличиваться барка Папы.

Благовонный воздух расширяющейся реки, ласкающие слух всплески весел, погружающихся в воду и рассекающих ее, удобное сиденье с подушкой — все это вносит свою лепту в чувство благополучия, испытываемое Папой этим солнечным утром. Приветствовать его собралось множество народу, Гиберти называет их количество «отрадным», хотя даже на таком расстоянии — в несколько сотен шагов — они представляются Папе листьями, дрожащими на дереве в мощном потоке солнечного света, размытыми и сливающимися друг с другом; сосчитать их может один только Господь Бог. Так что он останавливается на «отрадном количестве», что соответствует полному его удовлетворению, откидывается на своем троне и прислушивается к обеспокоенному щебету придворных, чиновников и гостей, которое сгрудились на палубе и которых приходится сейчас силой удерживать от того, чтобы они не устремились на левый борт, откуда лучше виден приближающийся пирс. Опрокинуться сейчас было бы крайне некстати.

Через несколько минут барка оказывается в безопасности, а его самого на импровизированном паланкине несут на уровне голов окружающих вдоль берега, по направлению к помосту. Толпа, как обычно, назойлива, все пихают и тискают друг друга, кричат, вымаливая его благословение, каковое и раздает направо и налево, меж тем как швейцарские гвардейцы пиками оттесняют от него людей. Вот деревянное сооружение, наверху натянута просмоленная парусина. Немного ниже, у пирса, пришвартовано судно. Он будет сидеть, наблюдать и ловить на себе взгляды всех прочих. Послы? Их он пока не видит.

Он вылезает из паланкина и по скамейкам восходит к своему трону. Вид на корабль отсюда великолепен, хотя теперь, когда он прищуривается, само судно представляется немного обветшалым. Кроется ли за явной изношенностью корабля что-нибудь худшее? О кораблях ему известно совсем немного. На скамейках внизу его спутники сражаются за места по совершенно очевидному принципу: чем выше, тем лучше. Зрелище довольно неприглядное. Лев улыбается.

Потом улыбка его исчезает. Вскоре начнут звучать речи, описывающие его лучшие качества и деяния, — искусное перечисление, не более волнующее, чем единый взмах его руки. Будут перечисляться его титулы и подаваться всяческие вкусности, но титулы его не вознесут, а вкусности останутся нетронутыми. Улыбка на лице Папы больше не появится, потому что сейчас, в это самое мгновение, он глядит вниз со смутным намерением приветствовать различные части толпы и вдруг среди множества возбужденных лиц различает то, которое ожидал — и был бы куда более рад — увидеть накануне вечером.

Стоя на площадке у трибуны, Руфо глядит вверх, прямо на него. Он жестикулирует, он что-то говорит. Кажется, он хочет присоединиться к нему. Хочет сидеть рядом со своим работодателем, Папой.

Лев хмурится и отворачивается. В этот день он не должен беспокоиться о прошлом. Руфо ему служит, Руфо и ему подобные. Он ими доволен, но не желает обременять себя всем этим сейчас. Единственное, чего он хочет, — хорошо поразвлечься. А-а, думает он, наконец-то, вот и послы.

Последовавшие речи приканчивают все, что осталось от его хорошего настроения, поскольку Вич и Фария, к неудовольствию присутствующих, демонстрируют свое тупоумие. Они указывают на обшарпанный корабль, потом на команду, выстроенную на палубе, — моряки довольно нестройно снимают шляпы и кланяются, когда корабль наконец отчаливает. Похожи на плохо подобранных кукол, уныло думает Лев: коротышка — дылда, коротышка — дылда… А один настолько крупнее всех остальных, что и сам корабль предстает каким-то недомерком, этаким отправляющимся в океан корытцем, причем посланники расписывают его в таких экстравагантных выражениях, что Лев готов рассмеяться. Но он уже слишком утомлен, чтобы смеяться, и слишком раздражен. И зачем только он выбрал своими клоунами этих тупиц?