Читать интересную книгу Аз-Зейни Баракят - Гамаль Аль-Гитани

Мир тебе.

Десятое шавваля 913 г. хиджры.

Главный соглядатай султаната, Закария бен Рады

Некоторые соображения главного соглядатая Закарии бен Рады, направленные им султану и эмирам

Если я стану перечислять все нарушения, допущенные Аз-Зейни Баракятом, это займет слишком много времени. Посему буду краток.

Во-первых, никогда ранее не случалось, чтобы важное лицо собирало всех жителей Каира низкого и высокого звания и обращалось к ним с речью, которая взволновала всех до глубины души. Одному аллаху ведомо, сколь сильно могли раскалиться угли и какой пожар мог вспыхнуть, если бы мои люди не были начеку и не приняли все меры предосторожности, дабы сохранить безопасность и спокойствие…

Во-вторых, он назначил глашатаев, которых никто не знает. Я не просматривал и не подготавливал их свитки, не давал им должного направления. Нет нужды приводить доказательства серьезности сего нарушения.

В-третьих, он нарушил правила должностного подчинения. Он намекнул, что намеревается создать особую службу соглядатаев, преданную ему и находящуюся под началом только его самого. Подтверждение сему я нашел, ознакомившись с донесениями моих помощников, которые не ошибаются, ибо следят за жизнью Аз-Зейни с самого начала до сего времени, слушают все, что говорится о нем. Единственная моя забота при этом — мир и спокойствие в стране. Нет у меня иного стремления, кроме желания указать на то, что может получиться, коли каждый чиновник, большой или маленький, заведет себе своих соглядатаев и будет ими руководить, как ему заблагорассудится, без ведома блюстителя безопасности государства или султана. Этого я не допущу и всеми — силами препятствовать буду. Только я и мои люди — глаза и уши султана.

В-четвертых, из донесений следует, что чернь начинает открывать глаза на дела эмиров. Каждый теперь говорит: «Почему это они не приходят и не обращаются к-нам? Разве дела интересуют их меньше, чем доброго человека Аз-Зейни Баракята?»

Итак, я прошу вас лишь следить за событиями, чтобы они не уклонялись в сторону, противоположную той, которая нам нужна, чтобы не покачнулся порядок, не исчезла безопасность и не покинул нас мир.

Клянусь аллахом, господом моим, который все видит, что говорю только правду.

Десятое шавваля 913 г. хиджры.

Главный соглядатай султаната, Закария бен Рады ОБРАЩЕНИЕ

Жители Каира!Господин наш султан приказал,чтоб хранитель мер и весов Аз-Зейнидело вора Али бен Аби-ль-Джудав свои верные руки взяли немедля с него взыскалвсе, что у подданных тот отобрал,и чтоб вор тот на шкуре своей испыталвсе, что людям изведать дал.Слушайте, жители Каира!Каждый, кто от Аби-ль-Джуданесправедливость узнал,каждый, с кого он деньгинеправдой и силою взял,а может, и вещь иную без повода отобрал,пусть к дому Аз-Зейни идет,хранителя мер и весов Каира,который ему вернетвсе, что у него похищено и отнято было.Слушайте, жители Каира!Слушайте!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

САИД АЛЬ-ДЖУХЕЙНИ

Он любит этот дом, его обитателей, его камни, деревянные ставни его балконов, резьбу на стенах, освещение, комнату с высоким потолком для чтения Корана в дни рамадана. Примерно посредине дома расположены узкие окна, за которыми находится женская половина. Оттуда они слушают стихи из Корана, оставаясь скрытыми от чужого глаза. Через одно из этих окон выглядывает она, следит за ним, рассматривает его. У него перед глазами стоят разноцветные куски мрамора, которыми выложено дно фонтана посредине небольшого внутреннего сада, пушистые ковры, которые не дают ее нежному телу ощутить твердость стены. Ножки Самах ступают по этим переходам, когда в доме нет посетителей. Тайная радость наполняет сердце Саида — его не считают здесь чужим.

Внимая шейху Рейхану, Саид видит, как Самах входит в одну из комнат и выходит из нее, смотрит в окно, удобно устроившись на ковре. Эта радость не покидает его уже семь месяцев, с третьего дня праздника разговенья: она вошла, склонив голову от смущения, стыда и волнения. Ее маленькая тонкая кисть трепетала, как трепещут надеждой сердца ожидающих ночью двадцать седьмого числа рамадана[31] первого шепота нарождающегося дня. Ах, как сильна любовь! Самах кажется ему сиянием, мечтой. Он не замечает ее плоти. Не видит ее шеи, груди, плеч. Она как недостижимая вершина, как цветок, который нельзя сорвать.

На улице, увидев разодетую женщину без покрывала, с открытым лицом, Саид мысленно раздевает ее. Под мягкими и осторожными прикосновениями его пальцев, дрожащих от горячего желания, одежды падают одна за другой. Он видит мягкие линии рук, округлости груди, гладь живота… Взор его блуждает в пустоте. Он представляет себе «веселый дом», о котором рассказывали его приятели-семинаристы, те, что не знают счета деньгам. Говорят, там есть просторный зал, где полно эфиопок и гречанок. Говорили, что есть там и индуски. В прошлом году ему пришли деньги за переписку книги по логике для одного из шейхов Верхнего Египта. Приятели уговаривали его пойти с ними в «веселый дом». Но он сжал кулаки, затряс головой и отказался. Непонятно, что помогло ему не поддаться на их уговоры? Студенты и семинаристы, его земляки из квартала аль-Батыния считают его добропорядочным, верующим, отзывчивым. Он спешит прийти на помощь каждому, кому трудно, готов броситься на мамлюка, вознамерившегося похитить женщину, кликнуть студентов-азхарийцев, поднять мужчин, чтобы задержать похитителей. Если бы Саид был наделен силой борца Каркамаса, ни один мамлюк не отважился бы похитить даже фасолину из корзинки какой-нибудь девочки. Ho аллах создал его слабым, болезненным. Когда он больной лежит на своем старом тюфяке в галерее, люди навещают его, справляются о здоровье. Что бы они сказали, если бы им стало известно, что Саид захаживает в «веселый дом» и платит деньги, чтобы иметь женщину на время?

«Одно другому не мешает, Саид!» Он гонит эту мысль. Откуда-то издалека возникает образ Самах.

Он бережно хранит, словно бесценный талисман, свою тайну. Он даже в мыслях не может представить Самах обнаженной или стоящей в бане в одних сандалиях на толстой деревянной подошве, которая не дает грязной воде коснуться ее стоп. Самах — это вечная женственность земли! В далеком будущем он видит ее только рядом с собой. Они вместе смотрят сквозь резные ставни балкона, вдвоем гуляют в саду, уезжают в другую страну.

Несколько дней назад похолодало. В зимнюю пору Самах представляется ему прибежищем, излучающим мир и тепло.

— Давай пойдем в комнату наверх, — пригласил его шейх Рейхан.

Саид поднимается по внутренней лестнице. Ему кажется, что дыхание Самах оставило легкий след в воздухе, застыло в нем навсегда. Он боится, что шейх Рейхан услышит, как бьется его сердце, заметит, как дрожь пробегает по его телу и лицо то краснеет, то бледнеет.

Шейх сидит на большой зеленой подушке и с умиротворенным видом пускает дым. Вода в наргиле тихонько булькает. Слегка приподнявшись, Саид внимает шейху.

— Этой зимой еще не было настоящего холода.

— Да, зима не такая суровая, как в прошлые годы. Но у нас в галерее холод невыносимый.

Комнаты освещены. Что-то упало. Может быть, кружка с хульбой[32] вырвалась из рук Самах? В этом доме по вечерам покой, семейный мир и безмятежность.

— Мамлюки Таштамира едва унесли ноги сегодня. Если бы мы не вышли из Аль-Азхара и не встали между ними и народом…

— Неужели? Я ничего об этом не слышал. Я сегодня целый день дома. Ты говоришь, чьи мамлюки?

— Таштамира…

— Странно. Он казался таким спокойным, и мамлюки его вели себя прилично… Что это он вдруг так изменился?

— Да ничего подобного! Эмир Хайр-бек плохо отзывался о нем султану. Ходят слухи, что султан собирается его арестовать…

— Неужели? Всю жизнь Таштамир ведет себя безрассудно. Всю жизнь! Совершенно не слушает, что ему говорят!

Саид помалкивает. Разговор принимает занятный оборот. Но Саид снисходителен к собеседнику, пытается как-то оправдать его — ведь это говорит родитель Самах. Достаточно упомянуть имя какого-нибудь эмира или важного сановника, как шейх Рейхан торопится сообщить собеседнику, уверить его в том, что прекрасно знаком с тем, о ком идет речь. Саид как будто невзначай спрашивает: «А давно ли ты знаешь Таштамира, дядя?» Тут шейх Рейхан отклоняется назад, зовет слугу, чтобы тот принес углей для наргиле.

— Вот те раз! Да я его нянчил вот этими руками! Он приходил сюда ко мне, когда был только жалким мамлюком! Я знал его еще до того, как он женился на своей первой жене Хунде Зейнаб.