Читать интересную книгу Журнал «Вокруг Света» №04 за 1987 год - Вокруг Света

Мы с женой вошли в ярангу. Посредине, перед пологом, в круглом очаге, выложенном валунами, весело прыгали красно-желтые стебли огня, над ними на цепи, привязанной к высокой треноге, пыхтел мохнатый от пара чайник.

— Раздевайтесь — ив полог,— сказала Кеунеут.

— А что пастухов не видно? — спросил я.

— Они...— Кеунеут отвернулась, подобрала что-то с земли,— они в стаде. Меняться пошли. Утром будут.

Мы не стали ждать второго приглашения, скинули кухлянки, валенки и, приподняв оленью шкуру, скользнули в меховую комнатку. Мягкий многослойный пол, стены и потолок из двойных оленьих шкур — мехом внутрь и наружу — начисто исключали просачивание холода. В самодельном подсвечнике горели две свечи, и тепло их мы почувствовали сразу.

В ярангу вошел сын и деловито заявил:

— Собачек накормил, что еще делать?

— Смотри, совсем настоящий чавчыв, оленевод,— улыбнулась Кеунеут.— Ты устал. Иди в полог, отдохни и согрейся чаем. Потом будешь кушать. Проголодался, наверное? Чем тебя угостить?

— Всем,— решительно сказал сын.— И еще хочу прэрэм.

— Како! — удивилась Кеунеут.— Ты запомнил?

— Ого! Мы только и помним. Очень вкусно! Прэрэм — чукотский пеммикан. Толченое свежее мясо

и жир с добавлением костного мозга и съедобных тундровых трав. Формуется колобком или лепешкой. Травы отбивают запах сырого жира, придают кушанью пряный острый аромат. В общем, даже сытый человек не откажется от этого блюда. А уж голодный!..

В прошлую зиму, когда Кеунеут часто навещала нас — бригада стояла близко — и учила жену кроить и шить чижи — меховые носки, оленьи рукавицы и малахаи, она всегда приносила лепешки прэрэма.

В полог забрался сын, потер у свечей настуженные при кормежке собак руки, огляделся:

— Как тут здорово! Нам бы такой сделать.— Он впервые был в яранге.

— Держите! — Кеунеут подсунула под край полога деревянный поднос. На нем стояли чашки, лежали галеты, лепешки, сахар. Потом она дала чайник. Мы действительно намерзлись, но почувствовали это только сейчас, в благодатном тепле. Быстро выпили по чашке чая, а потом началось пиршество. Вначале Кеунеут подала рыбную и мясную долбанину — это когда мороженое мясо и рыба не строгаются, а крупно крошатся пестом в тазу, сшитом специально для этой цели из шкуры лахтака. К ней в деревянном туеске нерпичий жир. Затем свежий костный мозг, лежавший, как в корытцах, в расколотых костях, лепешки прэрэма, вяленый голец, истекающий жиром.

Затем последовало горячее: печенный на углях хариус, вкуснейшее блюдо тундры.

— Мэчынкы! — попыталась перекрыть этот рог изобилия жена: — Довольно, Оля! Иди сама покушай!

— А вот уже иду.— Кеунеут появилась в облаке горячего пара с новым подносом. На нем исходили немыслимыми ароматами крупные куски оленины, стояла кастрюлька с бульоном.

— О-го-гой! — в восторженном ужасе простонал сын.

Женщины Чукотки обладают особым умением варить оленину. При их способе варки в мясе ничего не разрушается. Чувствуешь присутствие соли и тонкий аромат каких-то необычных диковинных специй, хотя в кастрюле нет ничего, кроме воды и мяса.

— Оля, как получается такое вкусное мясо?

Кеунеут стала объяснять, а я подумал, что ужин наш имеет одну странность — никто не пришел из других яранг. Обычно к гостям сходятся все, чтобы послушать новости. Если даже все мужчины в стаде, тут должны оставаться женщины и дети. Почему же никто не заглянет в полог Кеунеут? Или она обманула и в бригаде что-то случилось? Но обман у этого народа — одна из самых тяжких провинностей. А раньше вообще не существовало такого понятия...

Женщины закончили с рецептами и перешли на новости, полученные разными путями с центральной усадьбы и из соседних бригад. Сын, раскинувшись у задней стенки полога, уже засыпал. Я выбрался наружу. Собаки лежали клубками, прикрыв носы кончиками хвостов. Пуфик устроился на Дуремаре, они часто так проводили ночи, особенно морозные. Увидев меня, Пуфик вопросительно поднял голову. Я огляделся. В лунных лучах серебрились белые ретемы соседних яранг. Они казались холодными и какими-то неживыми. Где же народ? Мне еще не доводилось бывать в стойбище, где присутствует только один житель. Что стряслось?

— Идем, Пуфик.

Пуфик вскочил и побежал впереди. За дальней, третьей ярангой возникла полоска исковерканных глыб наста. Сделав полукруг, мы вышли туда. Пуфик заворчал. Я подошел. Наст изломал трактор. Ясно. Всего несколько часов назад в бригаде были гости. Приехали на тракторе с балком и на двух «Буранах». Это их огни мы видели в отрогах сопки Нирвыкин. В бригаду пришли с верховьев Реки, из мест, где лежит Нутэнут, страна таинственных птиц.

Тревожно защемило сердце. Надо срочно узнать, что за люди. Если геологи — полбеды. У них зимой в тундре хватает работы. А если горняки или старатели — тут причина одна: поиски новых рыбных и охотничьих угодий. Вокруг приисков все выбито, вот и лезут дальше в горы, благо под рукой могучая государственная техника, контроль за использованием которой на приисках практически отсутствует.

Пуфик поцарапал в одном месте развороченный снег, там что-то блеснуло. Бутылка из-под вина...

Мы вошли в ярангу, я чиркнул спичкой. На полу валялось еще несколько пустых бутылок. Пуфик понюхал край полога, чихнул. Я откинул шкуру. Внутри, прямо в меховой одежде и торбазах, лежал лицом вниз пастух. Густой сивушный запах потек на нас. Пуфик опять чихнул и отскочил в сторону.

— Понятно...

Я закрыл полог. Вот почему Кеунеут не захотела сказать правду: стыдно.

Такие наезды «добытчиков» — страшный бич для оленеводов. Пастухи после пьянки приходят в себя тяжело и медленно, стада оказываются брошенными порой на несколько суток и разбредаются либо разгоняются волчьими стаями, которые четко определяют отсутствие в них дежурных. Опьяневшие люди выдают браконьерам места богатых рыбалок и охотничьих угодий, которые столетьями кормили их предков, а те уничтожаются в два-три наезда.

Ночью, пока мы спали, хозяйка яранги просушила нашу одежду, вывернула кухлянки мехом внутрь:

— Будет мороз, так лучше.

Мы положились на ее опыт и не пожалели. Мороз покрепчал градусов до двадцати трех, сразу стало прихватывать обмороженный когда-то нос. Я развернул защитную полоску на малахае. В чукотской одежде есть все, чтобы оградить человека от холода. По краю малахая, охватывающему лицо, пришита полоска из плотной двойной шкуры. Когда лицу тепло, ее можно отвернуть, как воротник на шее. Но стоит задуть ледяному ветру или усилиться морозу — расправь ее, стяни внизу завязкой, и перед лицом возникает меховая, выдающаяся вперед, труба. И никакой встречный ветер не в состоянии выжать из нее теплую прослойку воздуха, образующуюся при дыхании. Не надо отворачиваться вбок, не надо хватать воздух судорожными короткими глотками, чтобы согреть его. Через эту трубу в десяток сантиметров он поступает к тебе уже теплым. И щуриться не надо: летящий навстречу мелкий твердый снег упирается в подушку тепла и обтекает ее.

Мы отошли от яранг километра три, и я рассказал об увиденном ночью.

— Я почувствовала беду еще там, когда увидела огни,— кивнула жена.

— Это браконьеры, да? — спросил сын.

Жена достала рацию. Но «Карат» есть «Карат». Такой маломощной станцией можно пользоваться на строительной площадке, а в горах трудновато. Мы не услышали ничего, кроме шумов. Дважды слабо звала бригады центральная усадьба, но могучие трески и вой затерли голос радиста. Однако жена много раз повторила в эфир: «Кто меня слышит, передайте в инспекцию Охотскрыбвода: от сопки Нирвыкин на север, вдоль Реки, идут трактор с балком и два «Бурана». Необходима проверка».

— Может, кто услышит,— сказала она, убирая рацию.— В обеденный сеанс повторим.

Кустарники тянулись вдоль Реки длинными лентами: ивняки разных видов, высокие, метра в три, ольховники. Ольха росла и лентами, и отдельными кустами, разбросанными по тундре далеко от Реки. Между ними лежали ложбинки, невысокие увалы, тянулись нескончаемые вереницы пойменных озер, засыпанных снегом. Середины их были вылизаны до зеркальной голубизны ветрами. И везде торчали эннольгены — термальные бугры. Невысокие, метра в два-три, они почти все имели на верхушках следы полярных сов. Такой бугор — излюбленное место хищниц для наблюдения за дичью: вся ближайшая округа — как на ладони. Если путь наш проходил метрах в ста, птицы не взлетали, только головы их с неподвижными глазами медленно и равномерно поворачивались за караваном, словно под контролем часового механизма.

В кустах кричали куропатки. Семейные стайки их порхали розоватыми клубками, птицы купались в пушистых белых наметах. Все полянки были исчерчены причудливыми дорожками, по бокам которых словно кто-то нахлопал раскрытым веером. При беганье в рыхлом снегу куропатки помогают себе крыльями, точно гребец веслами. Курочки на открытых местах разгребали засыпанные снегом ягодники, клевали семена растений и почки, а петушки самозабвенно орали на всю долину: