– А я не верю тебе, – нахмурилась я и даже как будто на секунду протрезвела.
– Не веришь? – Андре обернулся ко мне резко, его лицо заострилось, глаза блеснули.
– Я хочу тебя, это правда… но я не верю тебе, – повторила я, подавая ему обе руки.
– И ты… теперь ненавидишь меня, – сказал он, опуская меня в воду. Вода была теплой, почти горячей, и в первое мгновение я ощутила боль, но потом закружилась голова, и стало восхитительно. Андре смотрел на меня сверху вниз, с каким-то удивлением или сожалением.
– Я чувствую нечто такой силы, что это даже пугает. Я боюсь, все это выше моих сил Андре. Ты – выше моих сил. Знаешь, есть люди сильные, они могут выдержать что угодно. Есть люди бесчувственные, им вообще все нипочем. А есть я. И я словно иду над пропастью по канату, канат трясет, и ветрище жуткий, а я не умею, понимаешь? Я не умею этого. Я никогда не ходила по канату. Я даже на ровной земле падаю. Я слабая.
– Ты любила этого Сережу? – спросил Андре, аккуратно смачивая мои волосы. Я подняла ногу над водой, с удивлением узрев собственную ступню – какая же она грязная! Конечно, будет грязная, если бегать босиком по ночному городу. Андре выдавил на ладонь немного мыла и принялся нежно тереть мои ступни, пока они не засияли чистотой. – Ты где-то порезалась. Нужно заклеить пластырем.
– Ты тоже где-то порезался, – пожала я плечами. – Я жила с ним. Он, кажется, любил меня, да. А я, пожалуй, что и нет. Не знаю.
– Ты так отчаянно не хотела его бросать. – Андре снова выдавил на ладонь мыло и – бесцеремонный – опустил руку в воду, прикоснувшись к моей промежности. Обойдясь без нежностей, напротив, профессионально и тщательно он вымыл меня «там», между ног, не обойдя своим вниманием и ягодицы.
– Тебе не понять, – покачала я головой, стараясь подавить ответный огонь, моментально загоревшийся в ответ на его возмутительные действия. Тело вероломно предавало меня, оно желало изгибаться и само тянулось к ласкающей его руке. – Это – как выставить на улицу собаку или кошку. Мы в ответе за тех, кого приручили.
– Это вовсе не означает, что ты обязана была сначала подобрать для Сережи нового хозяина. Точнее, хозяйку. Что ж, надо было обзвонить подруг, предложить его, спросить, не нужен ли им, случайно, бойфренд, а то у тебя вдруг обнаружилась аллергия на его шерсть.
– На шерсть? Ну, ты даешь. Придумаешь тоже…
– Твой Сережа волосат, разве нет?
– Ты на себя-то смотрел? – расхохоталась я. – У тебя волосы везде: на груди, на руках, даже на ногах. Может быть, у меня аллергия на тебя!
– Хорошо, пока у тебя не начался приступ, скажи, моя пьянчужка, а кого ты любила на самом деле? Был такой?
– Конечно, – заверила его я со всей пьяной наглостью, на которую была способна. Андре, который занимался моими волосами, вдруг нахмурился, больно сжав мне плечо. Я взвизгнула и ударила его по руке.
– Никого ты не любила, – процедил он, но плечо отпустил.
– Думай что хочешь. А кого любил ты? – спросила я, с удивлением заметив – впервые за все это время, – что никогда раньше меня это не интересовало.
– Я только и делал, что любил, – сказал Андре и улыбнулся. Он улыбался редко, сразу становясь похожим на юнца-кадета из русских фильмов о революции. Вдруг, словно показывая, что разговор окончен, он сбросил шорты вместе с трусами, если они вообще там были, и шагнул ко мне. Вода выплеснулась через край, когда он лег рядом. Его тело было бесподобным. Я завороженно смотрела на его плечи, на эти руки, властно и по своему усмотрению распоряжающиеся мной. Он приподнял меня под ягодицы, притянув к себе так, что я оказалась сверху. Мой вес, казалось, не доставлял Андре ни малейшего дискомфорта. Я положила голову ему на плечо, не в силах оторвать взгляд от любимого лица. Он был так близко, что я чувствовала тонкий запах, исходящий от его влажной шеи. Мне так хотелось целовать Андре, любить по-настоящему, а не играть в эти дурацкие азартные игры. Я была так рада, что он удержал, не отпустил меня сегодня. И неважно, что на моих запястьях до сих пор виднелись красные следы от его рук. Я боялась признаться самой себе, как опьяняет то, что он отнял у меня всякую возможность что-то решать самостоятельно, не оставляя никакого выбора. Это было восхитительно.
– В это легко верится, – сказала я наконец. – Девушки, наверное, по тебе с ума сходят. Наивные глупышки. Сами летят на огонь.
– Я – огонь? – улыбнулся Андре.
– Ты сжигаешь дотла.
– Я хочу сжигать тебя. Любить тебя.
– Трахать меня, – поправила его я.
– Трахать тебя, – кивнул он, проведя пальцами по ложбинке между моими ягодицами. – Ах, какая задница! Такая задница, как у тебя, моя птица, требует хорошей порки. Тебя когда-нибудь пороли, а? Нет? О, и снова эти полные паники глаза. Но что же делать, птица? Ты сказала, что ненавидишь меня. Ты мечтала о Гильермо. Как же быть, моя милая? Я просто не могу дать тебе сегодня улететь. Сегодня я – ловец птиц.
* * *
Я боялась и хотела этого, но, когда поняла, что все по-настоящему и всерьез, испугалась и принялась уговаривать Андре не делать мне больно. Благородная анестезия, подаренная арманьяком, понемногу переставала действовать, и я едва дышала от страха, наблюдая за приготовлениями Андре. Он вышел из воды, обмотав бедра полотенцем – так низко, что был виден пупок мышцы на плоском, сильном животе и шрам от чего-то (аппендицит?) – тонкая светлая полоска, идущая слегка наискосок. Темная дорожка волос, уходящая вниз, до самого члена. Меня била дрожь, охватывало возбуждение. Будет ли больно? Будет ли он жесток со мной? Он обижен, ведь я сказала, что ненавижу его, хотя это совершенно не так.
– Я не ненавижу тебя, – прошептала я, когда Андре с деловитым видом вытирал меня, стараясь не пропустить ни одного влажного места. – Я просто была зла.
– Я понимаю, – кивнул он, не давая мне поймать его взгляд.
– Ты… о нет, не надо… – попыталась я оттолкнуть его руки. Он замедлил движения на несколько секунд, а затем возобновил так, словно ничего не произошло. Я снова оттолкнула его руки, тогда он выпрямился и сказал:
– Пожалуйста, не двигайся, если не хочешь, чтобы было хуже.
– Хуже? Что ты имеешь в виду? Хуже чего?
– Хуже, чем есть, – ответил он просто и отбросил полотенце. Он осмотрел меня так, словно искал, нет ли во мне какого-нибудь изъяна. – Конечно, я предпочитаю зону бикини после полной эпиляции, но уж что есть.
– Да уж, извиняйте, барин. Уж что есть! – паясничала я, начиная медленно закипать от того, с каким возмутительным спокойствием он говорит о моем теле, словно о какой-то вещи.