Читать интересную книгу Козел в огороде - Юрий Слёзкин

Чего же вам еще?

— Позвольте, позвольте!.. Пусть себе мельница… Но вы как будто обмолвились, что-то о бандитах… Это еще что такое? При чем же тут бандиты?

— Хе-хе, в том-то и дело, что очень даже при чем,— хитренько посмеиваясь, отвечали умники,— только до них дело еще далеко. Бандиты ерунда, в конечном счете… Бандиты, пожалуй, во всей этой истории если и оказались тоже в дураках, то хоть сразу это поняли и по-своему совсем уж не так глупо обернулись… А вот иные прочие, вроде Табарко или Добржанского, и еще многие, так они действительно не только в дураках, но и в чем похуже — в жульничестве себя обнаружили…

— Извиняюсь! — восклицали растерянно простачки из тех, что не были очевидцами.— Извиняюсь! Нам опять что-то не совсем ясно. Как же так? Начали вы свой рассказ, да и по всем фактам выходило,— с описания, как облапошил ваших обывателей неизвестный приезжий, как он надул публику афишами, как подвел Сонечку Нибелунгову, что позволил себе проделать с девицами… А теперь свели как-то так вопрос идеологически, будто и Сонечка не только в дураках оказалась, но и в пособницах авантюры, в обманщицах публики, и певицы срамились вроде как бы из каких-то не совсем благовидных побуждений, тогда как неизвестный, вы сами говорите, будучи кинорежиссером, гнусно обманывал их, крутя вместо ручки киноаппарата…

— Да он вовсе и не был кинорежиссером,— хладнокровно перебивали простачков умники.

— Час от часу не легче! Тем паче — значит, он один и есть самый патентованный прохвост, а ни кто другой!

— Ну, это как сказать… пожалуй, вы того — хватили через край…

— Как через край? Вы же сами его только что величали жуликом…

— Что же из того? Мы от слов своих не отказываемся ни в какой мере. Конечно, жулик! Но какой? Такой, каких теперь тьма.

— Вот уж никак не ожидали, что вы вроде мамаши Близняк заговорите. Ей простительно, а вам…

— А нам и подавно. Мамаша по дурости своей болтает, а мы вам из опыта и наблюдений говорим. Тьма теперь сделанных жуликов. Таков и «символ» наш. Жулик, так сказать, по условиям среды. Вы же сами, не смеем сомневаться, знаете, как общественно грамотные, что «бытие определяет сознание».

— Знать-то знаем, а только какое же это сознание,— не уступали простачки,— черт-те что в афишах наобещать, а самому сбежать, не выступив…

— А вы бы как назвали его, если б он не только наобещал, а и выступил, не будучи киноспецом и ни хрена в этом деле не смысля? Правда, теперь и таких красавчиков много, так что их поступки вы, пожалуй, за должное принимаете…

— А афишка-то все-таки жульская?

— А дознано разве, что он ее составлял?

— Ну, допустим, что не дознано… Зато махинация с кофейной мельницей и дознана, и установлена.

— Не было у него и кофейной мельницы вовсе…

— Что за дьявол такой? Это уж выходит, что или мы с ума соскочили, или вы из нас дураков строите. Ведь только что вы подробнейше пересказали нам официальное дознание…

— И если угодно, еще раз перескажу. Да ведь это же новая очередная глупость и безграмотность, только лишь официальная…

— Фу! С вами вспотеешь, право. Мозги дыбом станут… Козел, не козел, Козлинский, не Козлинский, жулик и не жулик. Вот, тут она, вещественная улика,— кофейная мельница — и нет ее. Однако же не станете вы нас уверять, что, и точно, приезжий этот — оборотень, что не он козлу документы свои для заметания следов подсунул, а они действительно Алеше принадлежали. Этот же трюк его — откровенный подлог.

Здесь простачки смотрели на умников с явным торжеством, но умники возражали, нимало не смутясь:

— Конечно, мы не дураки уверять вас, что приезжий — оборотень, но и обвинять его в подлоге тоже не хотим, потому что приезжий этот никаких документов, ни своих, ни чужих, издохшему козлу не подсовывал.

Глава одиннадцатая

О значении идеологического подхода

В этом месте упражнение умников в диалектике прерывалось, так как простачки, какими бы они ни были простачками, тоже оказывались не лыком шитыми и умели постоять за себя, «подвести под свои предпосылки идеологическую базу», как они тотчас же не без раздражения заявили.

— Допустим,— сказали они, стараясь быть сдержанней и точнее,— допустим, что мы не только согласились с вашим освещением событий, но и с вашим способом неожиданной, так сказать, экспромтной мотивировки. Допустим, что мы признаем вашу диалектическую увертку — сначала констатировать тот или иной факт, а после его опровергать. Прекрасно. Но остается то, что и вы не успели или не могли опровергнуть. Факт общественного скандала. А причиной этого скандала являются приезд, делишки и внезапное исчезновение вашего «символа». Тут уж никакая диалектика вам не поможет.

— Да мы и не спорим с вами,— хладнокровно возразили умники, когда простачки до конца обнаружили свое умение «подводить под предпосылки идеологическую базу»,— факт общественного скандала налицо, и причина его указана вами правильно. Только приезд-то, делишки и внезапное исчезновение нашего символа, оставаясь, по вашему определению, и странными, и подозрительными, и гнусными,— что ни час, находили новое объяснение и освещение. Вот потому-то мы и в передаче фактов, для большей точности, придерживались постепенного их раскрытия. А не угодно вам, так мы и совсем можем не высказываться…

— Экие вы, право,— сдавались простачки, которых все же разбирало любопытство узнать все подробнее,— сейчас уже и запенились. Ну, шут с нею, с идеологией. Идеология дело десятое в конечном счете. А нас неопределенность смутила… уж больно все несуразно выходит…

— Не перебивали бы — и не запутались бы,— с весом отвечали умники,— и идеология бы вам не помешала… Без идеологии в таком деле нельзя. Потому все от точки зрения зависит. Ведь вот сами посудите: по рассказу Никипора, козел Алеша, увидя незнакомца, погнался за ним и внезапно пропал, сошел на нет на гладком месте, как бы растаял, чтобы возродиться впоследствии в едином образе, поглотившем его в лице Козлинского. Что же это такое, как не точка зрения, в некотором роде. Стояли бы, примерно, вы, извиняюсь, на колокольне — могло бы вам этакое представиться? Нет. Вы бы сейчас, со своей точки зрения, стали бы кумекать: куда провалился, а не пропал Алеша с незнакомцем. Даже возымели бы желание удостовериться самолично, как, в каком месте они провалились. Пошли бы за огород посмотреть, в беде помочь, в случае чего. И картина появления «символа», пожалуй, совсем изменилась бы. Так нет. На каланче стоял Никипор. А Никипор имел свою «идеологическую предпосылку». Он почитал Алешу козлом совершенно необыкновенным. Он знал по-своему всю Алешину историю, как знают ее все в городе, и, как многие, придавал ей таинственный смысл. Он знал, что Алеша, привезенный еще махоньким задолго до войны некоей госпожой Едыткиной, впоследствии был подкинут нам, несменяемым стражам. Что говорить, козел вырос на диво огромадным, тяжелым зверем, руно на нем было густое и бурое, рога коленчатые, широкие, загнутые назад и в стороны, борода загребала землю, глаза смотрели упрямо и зло. Не было у нас в округе таких козлов. Это раз. Второе — жизнь и поведение Алеши. Госпожа Едыткина сначала, будучи при некотором достатке, устроилась под городом на маленьком хуторочке. Но с середины войны дела ее пошатнулись, и стала она помаленьку распродаваться. Когда же началось всеобщее похудание, дамочка впала в окончательную нищету, а Алеша от нее ушел. Точно почуял, что дело клонит к бесславному концу под рукой мясника, и ушел от греха в город.

Здесь он устроил себе пристанище под каланчой и стал жить сам по себе. Это два. Пожарные попытались было его задеть, но он быстренько одному штаны разорвал, другому под зад саданул, а уж третий и сам не прельстился. Поучив таким манером своих сожителей, Алеша утвердился в независимом положении и начал заводить повсеместно свои порядки. В базарные дни, выйдя на площадь, он не спеша прохаживался мимо телег и палаток. Здесь не только люди, но даже и лошади уступали ему дорогу, зная крепость его рогов и лба. Он шел опустив голову, как бы ничего не видя, а между тем ничто от него не ускользало. Заметив, примерно, воз с капустой, Алеша останавливался перед ним и, если на присутствие его не тотчас же обращали внимание, начинал легонько подталкивать в бок замешкавшегося хозяина. Когда же и после того хозяин не догадывался, что от него требуется, Алеша подхватывал на рога край воза и одним толчком опрокидывал его со всеми потрохами наземь. Тут поднимался гомон на весь базар, громадяне сбегались на вопли обиженного хозяина, но никто, вы это себе заметьте, на его сторону стать не решался.

«Алеша у нас с характером,— говорили они,— он себя уважает, а ты его не уважил — он тебя и проучил. Алеша городу нашему честь бережет. Так тебе и надо. Едешь, темнота, в город, спытайся допрежь, какие у него порядки. Алеша и не такого, как ты, выучит. Он к нашему городу лиха не подпустит. Он с нами все суховеи протерпел. От разорения уберег. Нас всякая власть бескровно брала. Его даже сам товарищ Кастрюлин уважает, а товарищ Кастрюлин небось на весь округ голова. У него от всесоюзного старосты Калинина благодарность. Только не было бы товарища Кастрюлина и не получил бы он благодарности, кабы не Алеша… Алеша ему жизнь спас и на многие годы наш город от всего поганого обезвредил.