Мы бы, вероятно, долго еще спорили, если бы Елена Егоровна не напомнила:
— Нам пора идти, Павел. Допивай кофей и одевайся.
— В таком случае я пройду к Анне Леонидовне, — сказал студент и, лениво пожав нам руки, вышел из кухни. Мы стали одеваться. Я вспомнил об Анне Петровне, которую так нахваливал Южин. Не о ней ли говорила хозяйка книжного магазина, когда я спрашивал о Вере Сергеевне? Если она бывала на женских собраниях, ее может знать и Елена Егоровна.
— Конечно, знаю, — охотно подтвердила мою догадку Елена Егоровна. — Анна Петровна два раза у нас выступала. Она говорит так просто, будто сама в прислугах состояла и знает все наши обиды и огорчения. Однако надо идти, а то опоздаем.
В женском царстве
Был уже вечер. Мороз спал. Снег мягко похрустывал под ногами.
Идти нам пришлось недолго, так как собрание было назначено в богатом барском доме на Тверском бульваре — от Никитских ворот рукой подать.
— Вот мы и пришли, — сообщила Елена Егоровна, останавливаясь у парадных дверей большого двухэтажного здания.
Здесь мы наткнулись на двух почтенных дам.
— Ваши билетики, товарищ? — спросила одна из них, обращаясь к Елене Егоровне.
Та показала ей свой пригласительный билет.
— Пожалуйста, прошу вас. По лестнице наверх, и дверь направо. А вы, молодой человек, куда, собственно?
Меня впустили не сразу. Во-первых, потому, что я все же мужчина и одет «так себе», а во-вторых, у меня не было особого приглашения.
— Это оратор из комитета, — сказала Елена Егоровна, — со мной пришел.
Дама смягчилась и хотя менее любезно, но все же сделала соответствующий жест в сторону широкой ковровой дорожки, ведущей на второй этаж.
Наверху нас встретил величественный швейцар — с бритыми усами, с пышными бакенбардами, в зеленом сюртуке, отороченном золотыми галунами. Швейцар был примерно вдвое выше меня и шире. Глянув куда-то через наши головы, он снисходительно обронил:
— Прошу раздеться! — и указал на ряд вешалок, стоявших в глубине площадки.
Я снял башлык и пальто без особой охоты, так как пиджачишко на мне был довольно невзрачный и брюки не с иголочки. А в общем, не важно, пусть хозяева стесняются. Разделась и Елена Егоровна, повесив на крючок свое пальто с таким видом, словно это была по меньшей мере меховая шуба.
Швейцар стоял с каменным лицом, скосив в нашу сторону глаза.
Почти все вешалки были заполнены женскими одеждами; богатые шубки и бархатные пальто живописно перемежались с весьма скромными зимними жакетами явно пролетарского происхождения.
Елена Егоровна тотчас обратила на это внимание:
— Вот оно где, женское равноправие, а ты толкуешь о борьбе классов.
Мы оба довольно громко рассмеялись.
Каменный швейцар покосился на нас с таким видом, словно мы совершили святотатство. Елена Егоровна вспыхнула и, глядя ему в лицо, резко заметила:
— Гляди, Павел, как человека испортили — одни бакенбарды остались.
Швейцар сердито метнулся было в нашу сторону, но в этот момент на площадке показалась богатая дама, и он мигом согнулся в дугу:
— Пожалуйте вашу шубку-с, мадам!
«Мадам» небрежно повернулась к нему спиной. Он очень ловко помог снять шубу и бережно, как некую драгоценность, повесил ее на отдельный крючок. Это зрелище человеческого унижения резануло по сердцу.
Мы вошли в зал. Он показался мне огромным и необыкновенно роскошным для частного жилища. В центре потолка с лепными украшениями висела хрустальная люстра, сверкавшая всеми цветами радуги. Окна были завешены дорогими плюшевыми шторами.
Зал был уже полон женщин. Двое мужчин, сидевших недалеко от стола президиума, терялись в пестром море платков, кофточек, женских головок и шляпок.
Я остановился в нерешительности. Елена Егоровна потянула меня за рукав.
— Не робей, большевик, здесь будут выступать и мужчины. А от эсеров наверняка примчится сам Солнце.
— А что это за птица такая Солнце? Я уже раз слышал о нем.
— Птица не птица, а говорит — как соловей поет. Бабы от его речей на потолок лезут. К тому же он красавец, хотя и стекляшки на носу. Так что берегись, дружок!
Мне и в самом деле стало не по себе. В серьезных дискуссиях я еще не участвовал, и так неожиданно встретиться с блестящим салонным оратором мне было крайне неприятно. Кто знает, о чем он будет говорить на этом необычном собрании — хозяек и работниц… Во всяком случае, лучше не торопиться с своим выступлением.
Через весь зал Елена Егоровна направилась прямо к столу президиума, накрытому не красным кумачом, как на рабочих митингах, а зеленым сукном.
Я умышленно задержался и уселся на свободном стуле недалеко от выходной двери. В аудитории бросалась в глаза своеобразная демократия: вперемежку с женщинами из буржуазного общества сидели домашние работницы, резко выделяясь своими скромными нарядами и угловатостью движений. Как бы опасаясь раствориться в чужеродной среде, они держались кучками, разговаривали шепотом, на ухо друг другу.
За столом президиума сидели две светские дамы средних лет и одна пожилая женщина, похожая на домашнюю работницу. Мне показалось, что за одним столом с хозяйками она чувствовала себя не очень-то ловко и сидела неподвижно, как прикованная к месту. В центре находилась высокая элегантная дама в строгом английском костюме, с маленьким перламутровым лорнетом, висевшим на тонкой цепочке. На ее руке сиял браслет в виде толстой золотой змеи, дважды опоясывавшей кисть. Лицо строгое, надменное, губы тонкие. Вздыбленная прическа делала ее еще выше, величественнее и худее. Вероятно, это председатель союза. Вторая, необыкновенно толстая, рыхлая дама выглядела великомученицей: она была так жестоко затянута в корсет, что вся ее грудь волной вздымалась к подбородку, стесняя дыхание и заливая краской и без того красное лицо.
Когда Елена Егоровна пробралась к президиуму, высокая дама тотчас усадила ее за стол рядом с окаменевшей работницей. Таким образом, на глазах женского собрания в президиуме установилось полное «равноправие» — две хозяйки и две работницы. В отличие от своей оробевшей соседки, Елена Егоровна держала себя за столом так же независимо, как дама с лорнетом.
— Здравствуйте, товарищ студент! — прозвучал над моим ухом знакомый голос. — Что это вы устроились в заднем ряду, а не в президиуме? — И рядом со мной на свободном стуле уселась горничная Маруся.
Теперь она принарядилась и внешне мало чем отличалась от барышень из буржуазной среды, но держалась скромно, неуверенно, робко поглядывая по сторонам.
Я не успел ответить Марусе, как высокая дама с лорнетом уже открыла собрание.
— Господа… гм… товарищи женщины! — На слове «товарищи» дама слегка запнулась и продолжала уже более уверенно: — Настоящее собрание наглядно свидетельствует, как велики и благородны задачи Союза равноправия женщин: здесь и работницы и хозяйки, богатые и бедные, и все сидят в одном зале, плечом к плечу, как равные с равными. — И, как бы желая проверить, так ли это, она вскинула лорнет к близоруким глазам и осмотрела слушателей.
А я шепнул Марусе:
— Что общего между вами и этими расфуфыренными индюшками?
Девушка покраснела.
— Не знаю. Кажется, ничего…
Дама с лорнетом закончила свое вступительное слово эффектной фразой:
— Да, господа… гм… товарищи… наш союз широко и радушно открывает свои двери перед всеми угнетенными женщинами, ждущими свободы и равноправия.
Затем она предоставила слово первому оратору.
К столу легкой походкой подплыла молодая женщина в красивом зеленом костюме, хорошо оттенявшем гордую головку и тонкие, белые руки. Она говорила долго, горячо, с искренним волнением, хотя и не очень стройно, часто перескакивая с одной мысли на другую, как бабочка с цветка на цветок. Но все же та часть речи, где она рисовала общую безотрадную картину угнетения русской женщины и ее зависимость от мужчины, произвела некоторое впечатление. Но вот оратор перешел к программе Союза женского равноправия:
— Да, дорогие наши товарки, друзья по несчастью, мы все должны объединиться в единый женский союз… Я говорю — все: все женщины и девушки, все богатые и бедные, хозяйки и прислуги, грамотные и неграмотные! Я говорю, дорогие товарки, все мы — одна семья. Нам делить нечего. У нас общие интересы и общая доля! Все мы хотим свободы и равноправия! Мужчины должны потесниться и дать нам место рядом с собой…
Со стороны работниц послышались хотя и робкие, но язвительные замечания в адрес оратора:
— Антирес общий, да карман разный!
— Наши мужчины нам не помеха!
Маруся шепнула мне на ухо:
— Им и без свободы неплохо!
Елена Егоровна была явно недовольна и делала мне знаки, призывая к столу. Но я решительно отмахнулся. Нет, я дождусь выступления знаменитого эсеровского Солнца и посмотрю, что будет дальше.