Мишка вдруг вскочил на ноги:
— Никаких царей! Долой — и все тут! И фараонов долой, и казаков долой, и губернаторов укокошим! Без никого будем, во как!
— Я тебе дам «всех долой»! — рассердилась мать. — Куда взрослые, туда и он тянется, петух баламутный!
Самовар скоро опустел. Чаепитие кончилось. Кончилась и семейная дискуссия. Победителем оказался старший сын, Петр. По-видимому, так бывало не раз, и это никого не огорчало. А дядя Максим поглядывал на победителя даже с заметной гордостью: вот, дескать, какой у меня орел уродился — отца кладет на обе лопатки!
Сережка вызвался сбегать со мной на вокзал за вещами. Я согласился: по дороге можно будет договориться, как бы и мне подучиться получше стрелять. Восстание, можно сказать, на носу, а я еще совсем не готов к бою, даже револьвера не имею.
Часа через два я уже сидел в своей келье на втором этаже и не без чувства досады готовился к выступлению на женском собрании. Нет, на первых порах мне положительно не везло: то попадаю к домашней прислуге, то на женское собрание, да еще какое — пополам с буржуйками! Как я с ними буду разговаривать, ума не приложу!
Диспут на кухне
Первая половина ноября была сравнительно теплой, с частыми метелями и снегопадами. Но к началу декабря Москва трещала и ежилась от холода, крыши ломились от снега. Белые улицы казались нарядными, праздничными.
Против такой зимы я бы не возражал, тем более что на плечах у меня был довольно теплый башлык, а ноги в сапогах так укутаны портянками и бумагой, что при каждом шаге слышалось странное шуршание и потрескивание.
В таком виде я зашел в штаб МК, надеясь встретиться с товарищем Южиным, руководителем агитации, и поговорить с ним о своей дальнейшей работе. Неужто меня решили сделать специалистом по женским митингам и собраниям?
В штабе было так же шумно и оживленно, как и в первый раз. Но люди осаждали уже не Землячку, а члена комитета Васильева-Южина. Среднего роста, смуглолицый брюнет, с аккуратно причесанными волосами и мягкой, округлой бородкой, он показался мне типичным представителем партийной интеллигенции, которую я так уважал с первых шагов в подполье. Подвижной, порывистый, он говорил быстро, но четко, давал точные указания и, видимо, берег время.
Я представился ему как новый агитатор. Он пытливо глянул в мое лицо.
— Очень рад, товарищ! Какие же у тебя затруднения? Чем я могу помочь? Надо полагать, материалы Третьего съезда ты знаешь, статьи товарища Ленина читал, — значит, в особом инструктаже нет нужды.
Я подтвердил, что все это мне знакомо, вот только…
— Что же «только»?
— Да меня вот второй раз на женское собрание посылают, а я хотел бы…
Южин сразу понял, в чем дело:
— К пролетариям торопишься? Всему свое время. Не пройдет и недели, как ты будешь с утра и до поздней ночи бегать по заводам и фабрикам, по рабочим союзам, будешь ораторствовать по десять раз в сутки, лишь бы горла хватило да огонек не погас… А кстати, сколько тебе лет?..
Мне показалось, что под ногами закачался пол.
— Де… девятнадцать, — промямлил я, опустив глаза. Но тут же рассердился на самого себя и запальчиво спросил: — А какое это имеет значение?
— Решительно никакого, — поспешил успокоить меня Южин. — Я спросил лишь потому, что вид у тебя моложавый, больше семнадцати и не дашь. А рабочие любят агитаторов посолиднее, сам знаешь. Впрочем, девятнадцать — это уж не так плохо: у нас бывали и моложе.
От стыда я не знал, куда деться. Кажется, он не поверил, хотя я соврал всего на два месяца. Надо бы уточнить это, но Южин невозмутимо продолжал:
— А на женское собрание сходи обязательно. Инесса сообщила нам, что слышала тебя на митинге домашней прислуги и считает полезным твое выступление в Союзе женского равноправия. Там нужно забить клин между хозяйками и работницами и нарушить «классовую гармонию», которую проповедуют дамы-патронессы.
Я сделал нетерпеливое движение, желая все-таки признаться в своей «ошибке» насчет возраста…
Южин опять перебил меня:
— Кроме тебя, на это собрание комитет направляет еще одного агитатора — Анну Петровну. Она тоже в Москве новичок, но женскую аудиторию знает хорошо и прекрасно владеет словом. Твоя задача — поддержать ее и бить с ней в одну точку. Надеюсь, теперь все ясно, товарищ?
— Ясно, — ответил я и, крепко пожав руку Южину, поспешил на улицу.
По дороге я ругал себя, называл мальчишкой и всяческими другими обидными словами. «И как это меня угораздило соврать члену комитета! Хотел казаться солиднее? Чушь какая-то…»
Под вечер я был уже у Елены Егоровны. Прошел со двора, черным ходом. Дверь в кухню открывалась бесшумно. Переступив порог, я неожиданно увидел незнакомого студента, который ходил из угла в угол и наставительно разъяснял что-то Елене Егоровне. Это был молодой человек лет двадцати пяти, полный, румяный, с ленивыми движениями и жиденькими кудрявыми волосами.
Елена Егоровна познакомила нас.
— Митин, — коротко отрекомендовался студент, мягко пожав мне руку.
Я невнятно буркнул свою фамилию.
Студент, видимо, не расслышал:
— Рожнов? Очень приятно.
Я не хотел сообщать свою фамилию первому встречному и потому не стал поправлять его: Рожнов так Рожнов.
Елена Егоровна встретила меня как старого приятеля и тотчас усадила за стол.
— Выпей пока чашку кофею. А вы, товарищ Митин, продолжайте, Павел свой человек и тоже послушает… Студент кивнул головой и снова зашагал из угла в угол, покачиваясь как утка.
— Так вот, дорогая Елена Егоровна, — заговорил он поучительно, — меньшевики, видите ли, тоже за революцию, тоже за восстание, но, — тут он поднял палец и на секунду задержался у стола, — но мы не считаем возможным организовывать революцию, сочинять планы восстаний, как это делают Ленин и большевики. Мы не считаем возможным заранее вооружать народ разными пистолетиками и бомбами…
— А как же иначе? — удивилась Елена Егоровна. — Я чтой-то не понимаю.
Митин покосился в мою сторону, а я подумал: «Знакомые речи! Меньшевики и здесь ничему не научились».
Студент спокойно продолжал:
— Разъясняю: революция, видите ли, явление стихийное, всенародное и возникает внезапно, как буря, сметая все на своем пути. Можно организовать дворцовый переворот, но революцию — никогда! А на ваш вопрос, дорогая, я могу ответить словами известного теоретика марксизма товарища Плеханова: «Надо вооружать народ желанием вооружаться». Же-ла-ни-ем, видите ли, а не конкретным, материальным оружием, которое можно взять в руки и пощупать…
Дальше я уже не мог терпеть и, отставив кофе в сторону, вспылил:
— Вы чепуху городите, товарищ Митин! Плеханова, как теоретика марксизма, я уважаю не меньше вас, но в этом вопросе он оппортунист. Нас будут бить из пушек и пулеметов, а мы начнем отстреливаться вашим «желанием»? И вы думаете победить таким духовным оружием? Вы же толстовец, товарищ Митин, а не революционер! Неужто вы не понимаете, что, советуя вооружать народ лишь желанием вооружаться, на деле вы разоружаете революцию, всаживаете нож в спину?..
К сожалению, в полемике я не отличался выдержкой и допускал такие выражения, которые сразу поднимали противника на дыбы. Но флегматичный студент даже не поморщился и, продолжая шагать от рукомойника к двери и обратно, хладнокровно отбивался от моих наскоков. Меня это взбеленило еще больше, и, часто перебивая студента, я стал доказывать, что революция уже началась, что вооруженное восстание висит над головой и что вооружение рабочих стало практической задачей нашей партии.
— Вы, меньшевики, чистейшие оппортунисты! — кричал я, размахивая чайной ложечкой. — Вы тянетесь в хвосте событий! Вы все еще уверяете нас, что гегемоном революции должна быть буржуазия! Вы не хотите видеть, что на деле рабочий класс давно уже идет во главе движения!..
…Елена Егоровна, скрестив на груди руки, с интересом слушала нашу перепалку.
Не прошло и десяти минут, как спор принял «личный характер», и, конечно, по моей вине.
— А вас, товарищ Митин, я просто не понимаю. Московские меньшевики, как известно, поддерживают лозунг большевиков о вооруженном восстании и даже организовали две или три боевые дружины. Спрашивается: чем же вы вооружали их, товарищ Митин, — желанием вооружаться или все-таки пистолетиками?
— Пейте кофей, товарищи! Пейте кофей, — перебила нас Елена Егоровна, — а то остынет. Садитесь за стол, товарищ Митин. Все равно, ваше дело швах…
Я рассмеялся, а Митин сердито обрушился на стул, продолжая отбиваться:
— Нет, вы послушайте, дорогая, что он говорит! Он не умеет теоретически осмысливать события. Он обвиняет меня в каких-то противоречиях! — И, обратившись уже ко мне, он победоносно завершил — К вашему сведению, товарищ Рожнов, я сам состою членом студенческой боевой дружины и, если хотите знать, имею браунинг в кармане. Но это вовсе не значит, что я собираюсь вооружать народ и сочиняю планы восстания, как некоторые…