Читать интересную книгу В те дни на Востоке - Тимофей Чернов

Перекур закончился. Бойцы разошлись по траншеям. Только начали работать, подошел замполит Дорохов. В руках он держал пачку газет.

— Прошу, товарищи, на пятиминутку.

И, рассадив вокруг себя бойцов, Дорохов начал уже пятую в этот день политинформацию.

— Радостные вести нам передало сегодня радио. Наши войска перешли в контрнаступление на Орловско-Курской дуге. За день враг потерял убитыми и ранеными до двадцати тысяч солдат и офицеров. Подбито четыреста танков и самоходных орудий.

— Дают фрицам прикурить! — восхищался Шумилов. — Так, пожалуй, и нам ничего не останется!

— Нет, товарищи, мы в стороне не будем, не на западе, так на Востоке нам найдутся дела. Японцы, как видите, не успокаиваются. Сегодня задержано пять нарушителей. А некоторым, возможно, удалось просочиться.

— Неужели не всех выловили?

— Ничего удивительного: враг опытный, проходит специальную подготовку. По данным нашей разведки, в Харбине создана шпионско-диверсионная школа, в которой обучаются русские эмигранты.

— Куда им до нас, — присвистнул Веселов. — У них только школа, а у нас — Забайкальский солдатский университет. Может, и японцы побоятся начать войну.

— Вряд ли. Коварный план генерала Танаки им не дает покоя.

— Это захват Азии до Урала? Руки коротки!

— А правда, что японцы любят нападать только летом, а не зимой? — спросил Шумилов.

— Теперь Квантунская армия проходит обучение и в зимних условиях. Так что в любое время их ждать надо…

Дорохов ушел в следующий взвод. Бронебойщики снова приступили к работе. Застучали ломы и кайлы о каменистый грунт. Но разговор о японцах не прекращался. Каждый понимал, что враги не оставляют своих захватнических планов, готовятся к войне.

Перед обедом пришел Незамай. Он присел на камень около траншеи, в которой работал Арышев с бойцами.

— Иди сюда, покурим, — позвал он лейтенанта. Анатолий стряхнул с гимнастерки пыль, вылез из траншеи. Незамай, вынув кисет, свертывал папиросу. Рот его был полуоткрыт, глаза поблескивали, будто он осушил чарку вина.

— Ну, голубчик, радуйся: за поимку шпиона командование вынесло благодарность Шумилову, Старкову и нам с тобой.

— А нам-то за что?

— Ну, это дело командования. Мы не напрашивались.

Величественная картина открывается в час заката в степи! Кажется, что земля покрыта хрустальным колпаком. Невысоко над горизонтом через круглое отверстие из небосвода льется поток ослепительных лучей из далекого огненного моря, и матушка-земля, медленно поворачивая свою спину, греется в этих лучах. Огненное пятно подходит все ближе и ближе к горизонту. Пылают жаром облака, но постепенно и они угасают.

Смеркается.

Раскаленная за день степь свежеет. Повядшая трава расправляет стебельки, покрывается росой. Легко дышится в такой вечер после знойного дня.

…Бронебойщики сидели вокруг дымного костра. Медленно чадил степной аргал, разгоняя комаров, которые с наступлением сумерек тучами висели в воздухе.

Арышев думал о Тане, вспоминал тот единственный вечер. Они вернулись из горсада и сели на лавочку у ее дома. На прощанье, преодолев робость, он обнял ее и поцеловал. Таня выскользнула из его рук, и он не успел ничего сказать, как за ней захлопнулась калитка. Теперь это казалось сновидением далеким и неповторимым.

Шумилов поворошил костер, подкинул новую порцию аргала, тоскливо заговорил:

— Знать бы сейчас, что с родными. Помню, как налетел немец на ваш город и давай бомбить. Нас, ребят, потом собрали на призывной пункт и повезли в тыл. С тех пор ни одного письма от родных. Поди, уж и в живых нет.

— В войну всякое бывает, — отмахиваясь от дыма, сказал Старков. — У меня вот и семья цела, а радости нет.

В семейной жизни Старкову не везло. Долгое время не было детей. Только перед войной жена осчастливила его сыном, в котором он не чаял души. В армии сильно тосковал по нему, часто писал жене. А она все жаловалась на тяжелые условия жизни, просила выслать денег. Эти письма приносили Старкову много забот и огорчений. Иногда он делился с товарищами своими обидами. Вот и сейчас говорил об этом.

— Не понимаю, чего ей не хватает? Теперь всем не сладко — война. Уж если говорить о материальных условиях, то они у нее не хуже других. Все-таки семь лет руководил колхозом. Было во что обуться и одеться.

— Избалованная она у вас, Ефим Егорыч, — заметил Веселов. — До войны, говорите, не работала, а теперь пришлось. Дело для нее непривычное. Вот и ноет.

— Это верно, — сдвинув на лоб пилотку, согласился Старков. — Не раз бабы на собраниях попрекали меня ею. А я все жалел, не пускал ее на работу. Теперь вот боком выходит.

— А колхоз-то хоть добрый был? — поинтересовался Арышев. Старков задумался, покручивая кончик уса. На широком лице его засветилась улыбка.

— Говорят, тот колхоз богат, в котором лад. У нас как раз был лад. Люди подобрались работящие. Дисциплину я требовал, и дела вроде шли неплохо. В последний год перед войной построили в селе теплицу, кирпичный клуб. На трудодень выдали по четыре килограмма натурой и по три рубля деньгами.

— Это у тебя какой же колхоз-то: хлопководческий или плодово-ягодный? — подковырнул Веселов.

Старков сердился, когда кто-нибудь не верил в достижения, которых он добился в своей артели. Тут он доходил до резких выражений.

— А ты хоть когда-нибудь был в колхозе?

— Раза два в студенческие годы на уборке.

— Оно и видно. Вот если бы сам создал своим хребтом доброе дело, тогда бы не позволил никому зубы скалить.

— Чувствуется, Ефим Егорыч, что в колхозных делах вы опытный, — сказал Арышев, — а вот в семейных, видно, жена вами руководила.

— Было такое, — улыбнулся Старков. — Но ничего. Жив буду, вернусь со службы, заведу армейский порядок в своем домашнем гарнизоне. Заставлю жену обращаться ко мне по уставу. Утром буду проводить подъем и физзарядку, а вечером перед сном — вечернюю проверку. За провнпку буду давать наряды…

— Не забудьте еще на тактику водить да по-пластунски учить ползать, — смеялся Шумилов.

Неделю проработал на рубеже батальон, совершенствуя оборону. Все эти дни в степи: стоял зной. От палящего солнца камни на склонах высот так раскалялись, что к ним невозможно было притронуться. Казалось, плесни на них воду и она закипит.

Бойцы, обливаясь потом, страдали от жажды. Но воды не давали вволю. Это запрещалось питьевым режимом, да и не было поблизости колодца. Воду возили из гарнизона.

Арышев ругал себя за то, что разрешил бойцам работать без рубашек. Теперь спины у них стали коричневыми, и лупилась кожа.

Тяжело доставалось тем, кто был слабо закален. От солнечного удара на второй день упал Примочкин. Потом от перегрева занемог Вавилов. Только Степной не боялся зноя. Ему, забайкальцу, это было не внове.

Арышев тоже держался стойко. Он помогал бойцам разбивать ломом камни в траншеях, руководил установкой железобетонных колпаков.

А зной все нарастал. Растительность на склонах пожелтела, местами посохла. Природа и люди ждали дождя, как спасителя.

— Эх, искупаться бы! — мечтали солдаты.

На восьмой день перед обедом зной стал невыносимым. В густом горячем воздухе появился поднятый в небо вихрь. Он посверлил лощину, поднялся на высотку и понесся, как шальной, дальше, в степь. Вскоре вихри заплясали в разных местах, будто передовые дозоры. А за ними неслись желтой непроницаемой стеной тучи песка. Вмиг померк белый свет.

Бойцы побросали кирки и лопаты, собрали снаряжение и укрылись в траншеях, дотах, блиндажах. Чтобы не задохнуться от пыли, некоторые надели противогазы. Каждого занимала одна мысль — когда кончится этот ураган? Обычно, чем он сильней разыграется, тем скорее кончится. Но эта буря не подчинялась такому правилу. Давно уже прошло обеденное время, сильно хотелось есть, но нельзя было вылезти из укрытий: ветер сбивал с ног, захлестывал песком.

К вечеру надвинулись, как морская пучина, тучи. Разразилась страшная гроза с ливнем. Небо пронизывали огненные стрелы, после которых следовали оглушительные раскаты грома.

Легче стало дышать, очистился воздух, но появилась новая опасность: по траншеям хлестали потоки воды. Солдаты вылезли из траншеи и группками сидели на земле, прижавшись друг к другу, чтобы согреться.