народ предписывал правительству свою волю или препятствовал осуществлению воли магистратов[170]. Он нередко волновался[171], вмешивался в течение политических дел и влиял на разрешение самых важных вопросов[172]. Всегда оказывался он достаточно сильным, чтобы вызвать смуты в государстве, иногда – даже чтобы захватить в нем господство[173].
Каким образом зародился и сложился этот класс галльского «плебса» в виде политической силы? Как он вырос? Римский историк не дает нам ответов на такие вопросы. Возможно, что друиды, находясь в соперничестве со светскою знатью, содействовали развитию его могущества. Можно также думать, что взаимные раздоры влиятельных родов благоприятствовали усилению народной массы.
Совсем нет никаких сведений, которые указывали бы нам, какова была обыкновенно природа желаний и требований народа. Добивался ли он завоевания политических прав или только гражданских, которыми до тех пор еще не пользовался? Стремился ли он принимать участие в управлении или разделить со знатью богатство и обладание землей? Цезарь ничего не сообщает обо всем этом. Впрочем, можно сделать одно замечание на основании его изложения. С одной стороны наш писатель никогда не приписывает галльскому народу проведение сознательного принципа или определенной политической теории; он никогда не изображает его также соединенным в общее собрание. С другой стороны, он рисует его почти всегда следующим за каким-нибудь могущественным вождем, получающим от него указания, повинующимся его воле, действующим как бы только для него и от его имени и наконец охотно провозглашающим последнего своим верховным властителем.
Таким образом, между инстинктивным влечением этого простонародья и честолюбивыми замыслами тех, кто добивался высшей власти, замечалась какая-то тесная связь. Луерн сделался царем арвернов, завоевав расположение толпы раздачами денег[174]. Думнорикс, который метил на царство y эдуев, также являлся дорогим массе народной[175]. Верцингеторикс, прежде чем стать царем, изгнал сенат из государства с помощью войска, «которое он набрал из пролетариев и потерянных людей»[176]. Народная масса была особенно влиятельна y тревиров и эбуронов; первый из этих народов управлялся царями, во главе второго стоял сановник, похожий на диктатора, которому не хватало лишь имени царской власти[177]. Цезарь хорошо определяет характер этих маленьких демократических монархий, влагая в уста одного из таких царьков следующие слова: «Моя власть такова, что масса имеет столько же прав надо мною, сколько я над нею»[178]. Нельзя найти тут ни свободных форм государственного устройства в настоящем смысле слова, ни истинной монархии; здесь идет речь о таком порядке, при котором низший класс, как верховный властелин, передает все свое могущество единому лицу по собственному выбору; причем он всегда может низвергнуть и сломить такого монарха по первому желанию, как только почувствует, что тот уклоняется от служения его интересам.
Галльское общество в те времена, когда его знал Цезарь, было обществом чрезвычайно неспокойным. В нем установилось, правда, узаконенное и правильное государственное устройство, принимавшее в большинстве случаев форму аристократической республики, которая находилась под руководством класса, привыкшего к управлению. Но сквозь такой легальный порядок пробивались, с одной стороны, патронат и клиентела, которые способствовали утверждению в каждом государстве нескольких частных владык, более могущественных, чем само государство; с другой стороны, позади него поднималась народная масса, и последняя, примыкая к тем из магнатов, которые ей льстили, работала для основания монархии или демократической диктатуры[179].
В постоянной борьбе этих враждебных элементов, групповых интересов или личных честолюбий никакое учреждение не оставалось прочным, никакое управление не могло устоять. Если будем всматриваться в подробности событий, которые рассказывает Цезарь, и попробуем разобраться в мыслях людей, принимавших участие в них, то заметим, что вопрос, который всего более волновал Галлию в ту пору, был именно вопрос о народном правлении. Главное внимание населения было обращено в эту сторону. Кажется вообще, что труд, религия, экономический и духовный прогресс, даже величие отечества и его независимость – все это были предметы, мало захватывавшие умы живших тогда поколений. Главные желания, усилия, чувствования были направлены к достижению торжества той или другой из боровшихся партий. Политические распри наполняли существование людей и повергали общество в смуту.
Глава шестая
Как Галлия была завоевана Цезарем?[180]
«Из всех войн, предпринимавшихся римлянами, ни одна не была так кратковременна, как та, которая велась против галлов». Таково замечание Тацита[181]. В самом деле Италия и Испания боролись с Римом в продолжение жизни нескольких поколений; чтобы подчинить Карфаген и даже Грецию, римлянам оказалось необходимым проявить чудеса энергии или искусства. Галлия же была завоевана в пять походов[182].
Сильно ошибся бы тот, кто представил бы себе, что Рим принужден был привести в напряжение все свои силы, чтобы осуществить это завоевание. По правде говоря, правительство римское даже не прилагало к этому делу никакой заботы. В тот день, когда сенат вручил Цезарю то, что называлось тогда «провинцией Ближней и Дальней Галлий», то есть передал ему управление Цизальпинской и Нарбоннской областями, никто, даже сам Цезарь, не думал о такой войне. В провинциях расположено было четыре легиона, которые признавались достаточными для ее обороны[183]. Сенат не прибавил к этому составу войска ни одного лишнего вооруженного человека для завоевания Галлии. Римское правительство ни разу не выслало Цезарю ни одного добавочного легиона, никогда не снабжало его никакой суммой денег[184]. Цезарь начал войну по своей собственной инициативе, вел ее на свой счет, опираясь исключительно на те средства, которые были предоставлены ему как провинциальному наместнику.
Каковы же были его военные силы? В самом начале, в тот день, когда он оказался лицом к лицу с 200 000 гельветов, он еще настолько мало думал о войне, что мог располагать только одним легионом[185]. Он вызвал ускоренным движением три легиона, находившиеся в Цизальпинской провинции, быстро набрал два новых[186]. С этими шестью легионами он остановил гельветов и победил Ариовиста. В следующий год он составил еще два легиона, четыре года спустя – еще три[187]. Но никогда не было y него в распоряжении одновременно более десяти легионов[188]. Цезарь нигде не сообщает, какова была их численность. Если мы предположим, что состав их был полный и что к ним примыкали вспомогательные отряды также в полном составе, то y него должно было быть 120 000 воинов. Если же думать, что они не были еще окончательно укомплектованы, если принять в расчет умирающих, больных, не годных к бою людей, употреблявшихся на службу при обозах или в гарнизонах, можно считать, что численность войска Цезаря никогда не превышала 80 000 человек, готовых к сражению.
Несмотря на это,