Читать интересную книгу Война империй. Тайная история борьбы Англии против России - Андрей Медведев

— Что ты делаешь, мерзавец?!.. Как тебе не стыдно трогать безоружного!

— А они, ваше благородие, нешто мало били наших?

— Вон, негодяй!.. Иначе я тебе как собаке разможжу череп.

— Чаво?… череп?… А шашка для чего?..

Офицер выхватил револьвер и уложил казака на месте…»

18 мая туркестанские части Кауфмана стали переправляться на левый берег Амударьи. За пять дней переправа отряда была завершена, хивинская армия почти не пыталась атаковать. Участники похода были поражены увиденным. Богатые сады, поля и огороды, густые виноградники, широкие арыки. Это так было не похоже на типичную Среднюю Азию, к которой они привыкли. Из воспоминаний русского офицера:

«Все участвовавшие в рекогносцировке были поражены, войдя в район садов, созданных богатыми результатами трудов человеческих рук, и после продолжительного скитания по степям всем казалось, что они переступили границы рая. Поля были возделаны с такой тщательностью и чистотой, которые не случалось видеть в других частях Средней Азии. Все здесь показывало трудолюбие и порядок. Существует мнение, что все, сделанное в ханстве, составляет исключительно результат тяжелых трудовых дней 40 тысяч персидских рабов, освобожденных от ига рабства с приходом нашим в Хиву. Это мнение не вполне верно. Конечно, 40 тысяч человек рабочей силы было большим подспорьем в экономическом быте хивинского населения; тем не менее хивинцы и сами по себе, а особенно узбеки, оседлое население, чрезвычайно трудолюбивы и с замечательной тщательностью и старанием занимаются обработкой своих земель. Прекрасно возделанные поля и пашни узбеков, напоминающие поля Северной Италии, составляют плод и результат усиленных трудов и работы непосредственно самих узбеков»[235].

Константин Кауфман еще раз издал приказ, категорически запрещающий любые акты мародерства, и распорядился, чтобы офицеры пресекали любые подобные проявления:

«Я строго воспрещаю обижать мирное население и брать у него что-либо бесплатно и произвольно. Я вполне уверен и рассчитываю, что собственно войска мне никогда не придется укорить в нарушении принятого мной по отношению к мирному населению права, которое я объявил жителям Хивинского ханства в моей прокламации к ним»[236].

Военный корреспондент американской газеты «Нью-Йорк Геральд» Януарий Мак-Гахан, участвовавший в походе, догнал отряд Кауфмана 17 мая, потом писал: «Да, говоря правду, я и сам удивлен был сдержанностью русских и строгой законностью, руководившей всеми их действиями».

В 20-х числах мая Кауфман установил связь с начальниками оренбургского и кавказского отрядов. Вышел на контакт и хивинский хан. Он присылал послов, которые сначала требовали, чтобы русские убрались из пределов ханства, потом грозил разгромом русским отрядам, потом начал признаваться в любви и дружбе. Но это было уже, когда отряды подошли к стенам Хивы. В последнем письме хан сообщал, что просит три-четыре дня подождать, на город не наступать, потому что он готовит для русских роскошное угощение и «развлекательную программу». По этому поводу офицеры отряда много и остроумно шутили. Между генералами, конечно, шло негласное соревнование — кто первым возьмет Хиву. Кауфман полагал, что это его трофей, остальные считали, что и сами могут доложить императору о победе.

Утром 28 мая без разведки и подготовки войска Веревкина двинулись на штурм и были встречены плотным огнем. Русским пришлось отступить, брошенные на месте тела погибших были хивинцами изуродованы до неузнаваемости. Веревкин был ранен в лицо и сдал командование своему начальнику штаба полковнику Саранчеву. 29 мая между Кауфманом и хивинскими властями были оговорены условия капитуляции. Но с таким поворотом событий был не готов согласиться молодой офицер Михаил Скобелев, он не хотел слышать ни о каком перемирии, он пробил брешь в стене крепости и с двумя ротами двинулся к ханскому дворцу. Веревкин пригрозил ему расстрелом, тот ответил: «Идти назад страшно, стоять на месте — опасно, остается взять ханский дворец». Он его и взял. Кауфман не стал наказывать Скобелева, но и хвалить тоже. Хан Мухаммед Рахим к этому времени бежал из города к кочевым туркменам иомудам. На следующий день русские отряды торжественным маршем вошли в Хиву.

«…Генерал Кауфман вступил в Хиву весьма торжественно. Колонна, предназначенная для этого, состояла из частей всех трех отрядов (9 рот, 7 сотен и 8 орудий) и двинулась с музыкой Апшеронцев и с развернутыми знаменами. В огромной свите генерала, простиравшейся до 300 всадников, следовали Великий Князь Николай Константинович, герцог Лейхтенбергский Евгений Максимилианович, генералы Головачев, Троцкий, Пистолькорс и Бордовский, посланник при Японском дворе Струве, медицинский инспектор Суворов, американский корреспондент Мак-Гахан, уполномоченные “Красного Креста”, множество адъютантов и чиновников, офицеры всех родов оружия, представители Бухарского эмира и Коканского хана с своими свитами, депутация Хивы с молодым Атаджаном во главе и наконец казаки конвойной сотни и масса всяких переводчиков и джигитов в своих разнохарактерных, ярких костюмах. В сопровождении этой блестящей массы всадников, в которой развевались цветные значки разных отрядных и других начальников, генерал Кауфман вступил в Хазараспские ворота…»[237].

Оренбуржцы сумели сохранить совершенно новые белые рубахи и шли по городу, как будто не было тысячи километров, пройденных по пустыне. Кауфман появился перед солдатами в полной парадной форме. Он поздравил всех с победой, со славным походом, он благодарил солдат и офицеров от имени императора. Рядом с ним стояли Великий князь Николай Константинович и герцог Евгений Максимилианович Лейхтенбергский. Оба вместе с туркестанским отрядом прошли весь путь от Ташкента. И еще одна деталь, очень характеризующая элиту тогдашней Российской империи: Максуд Алиханов-Аварский в бою был ранен и Кауфман посетил его лично.

«Кауфман выехал из города в сопровождении своей конвойной сотни и посетил лагери Кавказцев и Оренбуржцев, где также поздравлял и благодарил все части. После этого он навестил генерала Веревкина, а затем и нас, раненых офицеров. В моей кибитке он провел с четверть часа, усевшись на единственный складной табурет, и весьма любезно расспрашивал о состоянии моих ран и о деле, в котором они были получены. Второму посетителю, вошедшему в мое жилище вместе с генералом, сесть было не на что и он прослушал мой рассказ стоя. Между тем оказалось, что это был Великий Князь Николай Константинович, которого походный загар изменил в такой степени, что я не узнал его и принял, по погонам, за капитана генерального штаба из обыкновенных смертных. Его Высочество, как и герцог Лейхтенбергский, посещали нас, раненых, и впоследствии»[238].

То есть еще раз: Великий князь, родственник царя, спокойно стоял в палатке, потому что там не было стула. Не возмущался. Не шумел. Не требовал особого к себе отношения. Стоял и слушал, о чем говорит Кауфман с раненым офицером. Очень показательно. Особенно по сравнению с тем, как ведут себя нынешние российские чиновники. Какой-нибудь глава района или областной министр.

30 мая была отправлена депеша на имя Императора о взятии Хивы. Гонец повез ее в Ташкент, откуда по телеграфу, который к тому времени дотянули из Верного, ее передали в столицу.

«Войска Оренбургского, Туркестанского и Кавказского отрядов, мужественно и честно преодолев неимоверные трудности, поставляемые природой на тысячеверстных пространствах, которые каждому из них пришлось совершить, храбро и молодецки отразили все попытки неприятеля заградить им путь к цели движения, к городу Хиве, и разбив на всех пунктах туркменские и хивинские скопища, торжественно вошли и заняли 29 сего мая павшую пред ними столицу ханства. 30 мая, в годовщину рождения императора Петра Первого, в войсках отслужено молебствие за здравие Вашего Императорского Величества и панихида за упокой Петра Первого, и подвижников, убиенных в войне с Хивою. Хан Хивинский не выждав ответа от меня на предложение его полной покорности и сдачи себя и ханства, увлеченный воинственною партиею, бежал из города и скрывается ныне среди юмудов, неизвестно в какой именно местности. Войска Вашего Императорского Величества бодры, веселы, здоровы»[239].

Но победа была не полной, пока хан бегал где-то по степи. И Кауфман уговорил Мухаммеда Рахима вернуться в город. 2 июня в Гандемианском саду, загородной резиденции хана, состоялась встреча. Вот как ее описал военный журналист, американец Мак-Гахан.

«Хан человек лет тридцати, с довольно приятным выражением лица, когда оно не отуманивается страхом, как в настоящем случае; Смиренно сидел он пред генералом Кауфманом, едва осмеливаясь поднять на него глаза. генерал Кауфман ростом был чуть ли не на половину меньше хана, и в улыбке, скользившей по его лицу, когда он смотрел на сидящего у его ног русского исторического врага, сказывалась не малая доля самодовольства. Мне казалось, что трудно бы и подобрать более резкое олицетворение победы ума над грубою силой, усовершенствованного военного дела над первобытным способом ведения войны, чем оно являлось в этих двух мущинах.