«Смерть князя Орлова свалила меня в постель», — искренне, но как-то двусмысленно выразилась Екатерина в письме к барону Гримму. Историк объясняет это тем, что Екатерина была в принципе здоровой женщиной.
Век тикал хоть и просвещенный, но бесхитростный, так что Императрица в два залета родила Орлову сына и дочь. Сын воспитывался по именем графа А. А. Бобринского, дочь — девицы Алексеевой. Екатерина любила, чтобы ее запечатлевали на гравюрах с орловскими детьми. Григорий, Екатерина, двое милых деток — счастливая семья, — было чего убиваться…
Пропустив вперед непонятного Васильчикова, Потемкин занял пост и пять лет (1774–1779) служил душой и телом, а с 1779-го до своей смерти в 1791 году — только душой.
Потемкина сменила мимолетная тройка резвых — Завадовский-Зорич-Корсаков, а их — юный Ланской.
Никого Екатерина «не любила так страстно, как генерала Ланского». Оно и понятно, — 22 года, совсем молодой конь. Ланской умер через пять лет от горячки (1784). Екатерина от горя тоже весьма серьезно переболела.
Два скорбных года Императрицу подогревал Ермолов, а с 1786 по 1789 год при ней утвердился Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Правда, Мамонов осмеливался отпускать дерзкие комментарии, о некоем сексуальном дискомфорте, затем закрутил роман с фрейлиной Щербатовой. Екатерина в отместку предложила ему жениться на богатенькой графине Брюс. Мамонов признался в тайной помолвке и проч. Екатерина сама обручила голубков, пожаловала дружку приданое в 2250 душ с деревнями и подавила в себе досаду.
Последним заступил на вахту Платон Зубов. Он тоже был 20 с небольшим лет, лез во все дела, но новым Потемкиным не стал, несмотря на усилия Екатерины.
Из-за всех этих постелей расстроились отношения Императрицы с наследником Павлом и «молодым двором». Павлу не терпелось царствовать, к этому его побуждало воспитание, полученное от бабушки Елизаветы, шушуканье о заговорах народа в его пользу, да и возраст подошел самый коронный. Но Екатерина в отставку не спешила и опасно увлеклась воспитанием внука Александра. Поговаривали о возможном завещании трона прямо ему. Кризис назревал. Пришлось Екатерине отправить Павла с женой в европейское турне под именем графа Северного (1781–1782).
В Европе Павла так жалели, что в Вене не стали играть для гостей Шекспира, — посчитали неуместной постановку трагедии принца датского в присутствии «русского Гамлета». К тому же обнаружилась разница в политических симпатиях сына и матери, — Павел был поклонником Пруссии во всех мелочах. Соответственно возникли две команды. Одна хотела Павла, другая — сразу его сына.
Существует легенда, что после смерти Екатерины Павел поручил принцу Александру, князю Куракину и Растопчину разобрать бумаги, и они нашли завещание с отставкой Павла. Александр будто бы сам бросил его в огонь…
Подкосило Екатерину известие об отказе юного шведского короля Густава IV жениться на ее внучке Александре Павловне. У царицы обнаружились «признаки легкого паралича», и последние свои месяцы она ходила с трудом.
6 ноября 1796 года, наутро после «Малого Эрмитажа» — ассамблеи в узком кругу, Императрица выпила кофе, поговорила с Зубовым, пошла в гардеробную одеваться и была поражена ударом. Ее нашли на полу полностью парализованной. Через несколько часов она скончалась. До семидесятилетия оставалось три года.
Екатерину похоронили в Александро-Невской лавре рядом с Петром III.
Их каменные гробы осенял общий балдахин, так напоминавший императорскую спальню.
О, женщина!
Нам не дано предугадать,К кому в конце концов ты ляжешь!..
Павел I Петрович
Говорят, Павлу повезло, что мать умерла с парализованным языком, — как пить дать, она прокинула бы его с наследством. А так, — стал он править. Вот его путь к трону.
Павел родился 20 сентября 1754 года. Казенное большинство до сих пор признает его сыном Петра III и Екатерины II. Но народ рад также считать Павлика сыном графа Салтыкова или, вообще, — чухонским младенцем, подброшенным Екатерине взамен мертворожденной дочери. Распространяя эти рискованные слухи, народ желает династии добра, — чтобы в романовские трубы попала хоть какая-нибудь свежая кровь. Случившиеся вскоре синдромы, увы, свидетельствуют, что народ и на сей раз просчитался.
Павлик рос, и в восьмилетнем возрасте наблюдал картину дворцового переворота. Все бегали-бегали, скакали то в Гатчину, то в Петергоф, потом папа умер, а мама стала ходить в голубой ленточке через плечо. В сиротство мальчику верить не хотелось, и до самого восшествия на престол он внимательно прислушивался к шепоту о самозванцах. Первое, что спросил у бывшего фаворита Петра графа Гудовича, возвращенного из ссылки: «Жив ли мой отец?».
Воспитание наследника последовательно поручалось братьям Никите и Петру Паниным и Денису Фонвизину. Эти крепко мыслящие парни пытались внушить ученику тайные мысли о конституции, либерализме, просвещении, которыми без осложнений переболела в молодости Екатерина. Но наставники скончались по очереди, и Павел остался наедине с прозой жизни.
В 1772 году его женят на принцессе Дармштадт-Гессенской Вильгельмине, которую вуалируют православным именем Наталья Алексеевна…
Гессенский дом снабжал невестами Европу в течение нескольких веков, Романовы брали там девок ровно сто лет. Девчата были симпатичные, но кровь у них оказалась не лучшего разлива: через нее по женской линии (но мужчинам!) передавалась бомба замедленного действия — дрянная болячка гемофилия. Через сто лет она и у нас сработает!
А в те первые месяцы после свадьбы молодая жена случайно обнаруживается в постели Андрея Разумовского, дружка мужа, — ну, промахнулась, с кем не бывает! Злобная Екатерина перехватывает нежные письма невестки и читает их сыну. Разумовского увозят домой — к хохлам, но куда девать блудницу? Не успели обсудить это деликатное дело, как Наталья Алексеевна услужливо умирает с багровыми пятнами на локтях.
Попытка номер два. Заботливая мать в 1776 году женит сына на принцессе Вюртембергской (вот как нашими бабами брезгуют!). Немочку переименовывают в Марию Федоровну и она начинает работать, как автомат Шмайсера:
1777 — сын Александр,
1779 — сын Константин, и далее в том же темпе еще восемь раз по разу.
Итого десять — полная мать-героиня СССР. Хорошо, хоть тройни не рожала.
Между династическими потугами Мария успевает проехать с мужем по Европе, не ленится участвовать в кружках против Екатерины.
Молодому двору не нравится материнская модель: Екатерина как-то быстро обрусела, о Германии забыла, увлеклась Россией без остатка. Идеи Конституции отбросила. Кружки шепчутся вовсю, за это Императрица отбирает у Марии всех ее деток — по мере вылупления, — чтоб «воспитывать их русскими»…
Вы видите? — я прав! — «русский» — это не формула крови, не генеалогическая древесина прочных пород, это — плод воспитания, набор привычек, обычай поведения за столом…
Детей воспитывают «правильно», — это потом рванет, — но и в самом Павле происходят образовательные перемены. Страшная Французская революция, казни монархов, странная смерть австрийского императора Леопольда и убийство короля Швеции Густава делают претендента на корону подозрительным.
В Европе заканчивается эпоха эволюционной либерализации. Парижский взрыв бросает уцелевших монархов вправо, они поголовно поражаются манией преследования. И сын становится более радикальным консерватором, более резким монархистом, чем порфироносная мать. «Я тотчас бы все прекратил пушками!» — мечтает он.
Решительность пригодилась наследнику в день смерти матери. При объявлении о ее кончине Павел ввел во дворец потешное голштинское войско, созданное в подражание великому прадеду, — только без пьянства и разврата, утвержденных уставом. Граф Безбородко сам показал Павлу, где лежат шкатулки с бумагами покойной. Камины пылали вовсю! Даже если и были какие-то писанные завещания, они пошли на смягчение российского климата…
Когда тебе 42 года, а ты привык считаться инфантом; когда нужно браться за гуж великой державы и вытаскивать скрипучий воз из пламени европейской революции, а ты играешь в солдатики; когда ты столько мечтал о власти и столько переменил воображаемых государственных систем, а государство твое — вот оно лежит залитое ноябрьской слякотью, — как тут править? Вот и несет тебя головной сумбур, не поймешь куда.
Павел устанавливает свои законы, штампует их с безумной, доселе невиданной производительностью — в среднем по 42 ежемесячно — всего 2179 за пять неполных лет. Вдвое кроет рекордный по суетливости период от Петра I до Екатерины II (21 закон в месяц), в пять раз превосходит великого прадеда (8), почти вчетверо — расчетливую мать (12). От такой командной густоты система управления дуреет, — мы это знаем по нынешней думской практике, — исполнители сбиваются с ноги, не успевают даже скудно размышлять.