Читать интересную книгу Кривая Империя Книга 1-4 - Сергей Кравченко

И тут, наш Историк проговорился. Оказывается из 36 миллионов тогдашних русских — 33 миллиона «имели повод благословлять императора»! Павел, оказывается, «репрессировал» выборочно, бил по заевшейся верхушке, надеялся на народное благословение, «желая вызвать к себе любовь черни».

Правильно, так и надо, так мы и будем потом поступать, ваше величество!

Вот популистские изыски Павла Петровича.

Крепостные получают «право голоса» наравне с вольными. То есть, им дозволяется присягать императору вместе с мещанами-дворянами, а не просто мычать одобрительно с прочим скотом, как при либеральной «матушке».

Отменен рекрутский набор, армия стала более компактной и профессиональной — 335 тысяч вместо 500. Спроецированное на нашу нынешнюю душу населения это получается как бы 1,75 миллиона вместо 2,5. Так что нам еще снижать и снижать!

В 1797 году народу простили подушный недобор в 7,5 миллионов рублей — 10 % госбюджета. Вот эти самые недоимки и навалили на дворянство.

Через год Павел сломал сопротивление Сената и запретил продавать крестьян без земли. Теперь не получалось разорвать крестьянскую семью, разорить рабскую хижину дяди Тома. Запрещались аукционы, торги живым товаром. Барщина ограничивается тремя, а на Украине — двумя днями в неделю.

Господа на местах, конечно, продолжали наглеть, но уже незаконно. Дальше — больше. Впервые крестьяне получают право подавать жалобы. Разрешается аппелировать к справедливости даже «секретным арестантам» — убийцам, особо опасным рецидивистам и проч.

Народ, и правда, начинает любить императора. Историк вычертил наглядную кривую ежегодного числа народных волнений. Она резко проваливается до частоты драк на поселковых танцах:

1797 — 177;

1798 — 12;

1799 — 10;

1800 — 16;

1801 — 7!

Любили Павла и солдаты. При всей муштре, и форменных неудобствах, суворовское поколение охотно признавало право начальника на приказ. А тут приказ звучал в рафинированной форме, служил залогом наших великих побед. Армия почувствовала некое внутреннее тягловое равноправие. В гарнизонах щедро раздавали мясо и водку, почти вдвое повысили гвардейское жалованье и выплачивали его точно в срок. При Павле Генерал-аудиториат (что-то типа военной прокуратуры) рассмотрел около 500 офицерских дел, а солдатских — менее 300.

Поэтому, — резонно отмечает Историк, — переворот 1801 года был единственным чисто офицерским и дворянским переворотом в России. Знай о заговоре солдаты, Павел был бы жив, а дворянство как класс — еще не известно. Но главное, что нас прельстило — это наглядное ущемление высшего сословия, унижение позолоченных Екатериной штатских крыс. Нам в пыльном строю это нравилось! Так что мы радостно и чистосердечно орали: «Здра-жла-ваш-ператорск-ли-чест-во!».

Видя нелюбовь отдыхающих и галопирующих на фоне любви трудящихся и марширующих, Павел логично объяснял это нравственной испорченностью праздного меньшинства. Но вот беда! — гнусное меньшинство умело писать и очень ловко пользовалось устной и письменной речью, и не только по-русски! Павла стали обвинять в безумии, бредовом величии, «повреждении».

Клевета!

Сатирики пренебрегали одним из основных правил Имперской Теории: безумная энергия, безумная мощь, безумная скорость, безумная решительность — это необходимые инструменты имперского строительства. Слово «безумный» здесь не росчерк диагноста, а характеристика пограничного состояния, в котором по долгу службы обязан пребывать Император!

Павел импровизировал или осознанно воплощал свое понимание абсолютной власти, — не важно. Он делал это наиболее эффективным способом, — практика последующих двух веков подтверждает наше ощущение. Но Павел взял слишком круто, и лошадка, взлелеянная Екатериной, не вынесла шпор. Понесла. Тут бы ухватить ее под уздцы железной рукой, да рук не хватило, — нарушил наш Павел краеугольное правило имперского строительства — не сколотил партию негодяев! Собственно негодяев в окрестностях по-прежнему околачивалось немало, но безобразничали они сами по себе, в партийные ряды не строились. Вот и некому было Павла поддержать.

Попытки отобрать надежных подручных император делал неудачно. Самой большой его кадровой ошибкой стал фавор рижского губернатора П. А. фон-Палена. Этот, опальный по фамилии и на деле чиновник, был призван в столицу 20 июля 1798 года и к 1801 году проделал стремительную карьеру. Историк категорически считает его вторым человеком в Империи. Павел Петрович сделал ошибку, явную любому нашему рядовому читателю, а не то что царю, — не заметил роста Палена, не поторопился остудить горячую фишку, не послал талантливого царедворца на поиск чудесного молодильного дерева Гильгамеша, растущего в дальних вавилонских краях.

Еще до появления Палена, в 1797 году при дворе сложилась «конспирация», возглавил ее … наследник Александр. Впрочем, пока тут нет ничего удивительного. Кружок, в который вошли также супруга Александра Елизавета Алексеевна, несколько отставленных чиновников и несколько политических прожектеров, напоминает «молодые дворы» самого Павла и Елизаветы Петровны. Сочиняются проекты конституции, записка «О потребностях империи» и проч. Эта оппозиция к 1799 году рассасывается по ссылкам, до реального заговора дело не доходит, но Александр остается на пути осознанного мятежа, а Павла кроет страх преследования.

Летом 1799 года Суворов одерживает блестящие победы в Италии, — что его, защитника отечества, туда занесло? — образ императора-рыцаря сияет в лучах суворовской славы. Спорить с таким правителем и выдумывать конституции кажется нелепым.

Александр страдает в одиночестве, ему приходится «команду новую, хоть и сопливую, а набирать». В этот экипаж входят: Никита Петрович Панин — племянник великого Никиты Панина и сын усмирителя Пугачевского бунта; Ольга Жеребцова — родная сестра бывшего фаворита Платона Зубова; Лорд Витворт — английский посол. Историк утверждает, что и денежки британские на это дело исправно поступали, не в пломбированном вагоне, конечно, но морем — с диппочтой.

Среди искателей приключений обнаруживается и некий де-Рибас. Вы знаете этого типа, ему посвящена улица в одном веселом южном городе и песня «На де-Рибасовской открылася пивная». Вот в эту бригаду и вонзается будущий вождь заговора Петр Алексеевич фон-Пален, «„Ферзь“ подготавливаемой игры, пожилой (55 лет), крепкий, веселый человек, мастер выходить из самых запутанных, невозможных положений». Грозовая атмосфера сгущается.

Сразу по возвращению из Итальянского похода в мае 1800 года умирает великий Суворов (да, а почему это он у нас до сих пор не святой?), успевший по дороге попасть в немилость к царю. Похороны превращаются во всенародную истерику, но Павел вообще не соизволяет заметить смерть героя.

Народ вопит, не сразу въезжая в рифму (слова Гаврилы Державина, музыка народная):

«Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?Северны громы в гробе лежат.Кто перед ратью будет, пылая,Ездить на кляче, есть сухари;В стуже и зное меч закаляя,Спать на соломе, бдеть до зари…».

Образ блаженного полководца выгодно отличается от образа безумного царя. Обиды сентиментального народа накапливаются и зреют. Поэтому после дворянского переворота народ и не возьмется за топоры и вилы в память об императоре.

Диспозиция заговора была такова.

Пален знал, что Павла придется убить, — элементарная имперская арифметика, — француз из Одессы де-Рибас собирался заколоть «русского Гамлета» отравленным стилетом.

Александр требовал уверений в неприкосновенности отца, — хитрил сам перед собой, — и получал эти уверения.

Остальные заговорщики мечтали о деяниях в диапазоне от убийства до ареста и отречения. Им удается подтянуть стратегический резерв. Ссыльный Платон Зубов дистанционно сватается к дочери грозного фаворита Кутайсова, бывшего царского брадобрея. Кутайсову лестно вообразить дочь в позиции великой Екатерины, и он соглашается. Озабоченный сват уговаривает Павла допустить жениха в столицу. Это победа! — Зубову почти нечего терять.

Одновременно оформляется еще один акт. 7 ноября 1800 года исполняется 4 года со дня воцарения Павла. Какая-то цыганка нагадала, что после 4 лет царской отсидки Павлу «нечего опасаться». На радостях император подмахивает подсунутый указ об амнистии всем отставленным от воинской службы. Армейский криминал валом валит в Питер. Все интендантские воры и гарнизонные садисты лезут на прием к царю, мечтают ухватить выгодное назначение. Павлу они противны, он их не принимает, бывшие зэки и лишенцы голодают и злобятся. Это — козырный прикуп заговора.

Тут в дело вмешиваются две бабы. Французские шлюхи, Бонейль и Шевалье, засланные к нашему двору Наполеоном, обслуживают всех — от императора до заговорщика Панина — и «содействуют укреплению Павла» в его сближении с Бонапартом. Они ласково подставляют сторонников «английской» партии, — Панин отстраняется и ссылается, Пален вылетает из теплого питерского генерал-губернаторского кресла в армию. Но девичьи сети непрочны, и уже осенью 1800 года главарь возвращается с триумфом.